Похороны тети Тони

Сука… Мой волнующий утренний сон был безнадежно испорчен. Как раз в тот момент, когда я подбирался к какой-то шалашовке, чтобы заправить ей под хвоста, раздался омерзительный звон городского телефона, который поднимет с кровати даже парализованного. Шлюшка тут же куда-то испарилась, как я и не уговаривал ее во сне, и, мне пришлось остаться наедине с укоризненно стоящим хуем и захлебывающимся своим поросячьим визгом адским девайсом. « Да, блять, абортарий на проводе!»- я сразу начал с места в карьер, чтобы не давать никаких шансов старым сукам, которые звонят в шесть утра «Алло, это почта?». Обычно следует длительная пауза, после которой кто-то охнет, пернет и тут же раздаются ссыкливые короткие гудки. Но на этот раз я услышал довольно уверенный мужской голос: « Жора, ты? Перестань кривляться, тетя Тоня вчера умерла в больнице, 2 недели там лежала, чота вроде с сосудами или с сердцем, но вскрытие делать не будут, ясно и так всем. Короче, сегодня отпевание в 11 в Пречистенской церкви, потом похороны на Старом кладбище, держись, я понимаю как тебе тяжело сейчас…»


Мне, блять, оказывается тяжело. Ой, держите меня все, я еле держусь! Да, мне тяжело, потому что щас, блять, семь утра, и, блять, еще тяжелее, что я так и не выебал ту телку во сне из-за таких пидарасов, которые звонят по всякой хуйне в такую рань!!! Ну, конечно, этого я не сказал своему родственнику, все-таки ведь, воспитание какое-никакое, а просто полуплаксиво промямлил в ответ про то, какая это тяжелая утрата для всех нас, про то, что мир теперь уже не будет без тети Тони таким, как был прежде, что мне как раз щас снилась именно она, и как она тревожно исчезла не попрощавшись со мной. Про себя я подумал, что может быть потому, что увидела мой хуй, и от этого неожиданно гыгыкнул в трубку, но, правда, тут же превратил этот предательский звук в некий оттенок скорби умело смиксовав его с последующими горькими рыданиями.

Родственник явно не ожидал, что на него обрушится такой сель из горя вперемешку с соплями и влагальным хлюпаньем. Ему стало очень неловко от того, что кому-то, оказывается, глубоко не похуй, как ему самому и, что к кому-то и правда в дом постучалась настоящая беда. Я уверил родственника, что мне уже немного легче и, что я любой ценой непременно буду там, в 11, пусть даже меня придется туда нести на руках. Он понял, что, наконец- то, свободен от моих изливаний и облегченно повесил трубку.


Тетя Тоня смиренно лежала в гробу, обитом каким-то дешевеньким красным материальчиком. Как она поместилась в этот гроб, честно говоря, я не ебу ни разу. Может ее, конечно, слегка подрихтовали, это да. Ее безразмерное брюхо торчало как гора и мне думалось в этот момент только о том, что крышку будет так запросто не нахлобучить, ведь жир слегка зависал над краями. Дядя Влас стоял около тети кротко склонив голову и изображая вселенскую скорбь. Я знал, что ебала она его всю жизнь не по-детски и, поэтому, ничуть не удивился, узрев в его очах дьявольские озорные огоньки.

«Йооуу! Да! Йесс! Йесс!»- вот что увидели мои острые глаза, заглянувшие ему прямо в душу. И тут уж меня точно не наебешь. Я, вообще-то, ссыковал подойти к гробу вплотную, потому что от тети этой можно было ожидать чего угодно. Например, вдруг схватит меня за горло своими ручищами с банками сантиметров под семьдесят и привет. Ведь опыт общения так-то с тетей имелся. Последний раз я просчитал у них в подъезде носом все ступеньки после того как наблевал у них дома мимо унитаза. Я любому делу всегда отдаюсь целиком и полностью и, поэтому, слишком добросовестно оценил в тот день новый сорт самогонки, изобретенный дядей Власом. Так что береженого Бог бережет…


В храме было очень красиво и торжественно. Богатые иконы, золотое убранство – все это очень давило на мою ослабевшую психику. Лики святых нависали надо мной прямо с потолка. После трех бутылок «Балтики»- «девятки» мне было довольно стремновато смотреть в их пронзительные строгие глаза. Они напоминали мне нашего начкара с заводской проходной. «А вот не спиздил ли ты чего-нибудь, сынок ?» Я судорожно сглотнул и автоматически проверил на ощупь четвертую бутылку в боковом кармане. Все на месте, нормалек, но как бы хлебануть так, чтобы никто не заметил? Да еще глаза эти с потолка пялятся…


Гроб стоял на деревянном столе буквально рядом с большой купелью не очень далеко от входа. Видимо, те, кто его сюда тащил, крепко заеблись и решили больше не мучиться. Хуле, стоит и стоит, а чего еще надо? Я вот вообще думаю, а почему бы, к примеру, не пристроить в храме какую кран-балочку для таких дел? Служка бы гробик застропил аккуратненько, а батюшко знай себе ходи помахивай позолоченным пультом на проводе да хуярь этим гробиком хоть под потолок хоть куда. Или, допустим, там погрузчик можно какой вилочный прикупить. «Тойоту» ту же. Батюшка бы быстро ее освоил. Хуле там четыре рычажка всего – туда, сюда, вверх, вниз. Расписать погрузчик там образами всякими, иконками обвешать назло пиздоглазым нехристям. И службы бы задорнее проходили, с огоньком. Выезжает такой батюшка с молитвой громогласной на православном погрузчике…Эээхх, мечты, мечты…


Сильное дерганье за рукав вывело меня из состояния задумчивости. Агриппина Филипповна, подруга тети Тони, та еще старая грымза, строго раздавала всем стоящим свечки. Молитва за упокой усопшей рабы Антонины началась. Батюшка был очень хороший, и от его умиротворяющей и убаюкивающей речи у меня на душе сразу так посветлело и подобрело. И захотелось тут же выпить. Две самые набожные старушки обращались к Господу на коленях, иногда для убедительности пристукивая лбом о церковный пол. Я сразу понял, что это мой шанс. Не первый же ряд, прокатит. Я опустился на колени и резво принялся отбивать поклоны. Соседи покосились на меня как на умалишенного, но мне было на них плевать, и я продолжил шоу. Когда им заебло пялиться на меня, я потихоньку достал «Балтику» из кармана прижав ее к груди обеими руками. Теперь с каждым поклоном я всасывал в себя некоторую порцию этого божественного православного напитка. «Ах, ты, сука, ты, бля, в богоугодном-то месте»- сказали мне глаза на потолке. Я совестливо отвернулся.


Эх, как все-таки, блядь, хорошо-то жить…Я добил «Балтику» и поднялся на ноги. Так, теперь можно и со свечкой постоять. Сразу четверо соседей, умиленных моим старообрядческим перфомансом, радостно протянули мне свои свечурки подкуриться от них. Ну, хуле, стоим… «Гоооспааадии, пааамиилуй…»- огонек слегка покачивался перед моими глазами, и я стал покачиваться тоже в такт песнопению слегка завороженный совместным действием звукового ряда, слащавого запаха дымка у батюшки и четырех бутылок «Балтики»-«девятки». Шаманский транс полностью захватил меня и понес к небесам, когда каким-то другим разумом я вдруг ясно осознал, что у стоящего впереди дяди Власа, у его любимой куртки «аляска», горит капюшон. И не то, чтобы там, например, тлеет, а задорно так, ебанамать, разгорается…


Я заорал на весь храм: «Дядя Влас горит!!!». Глаза с потолка прошептали: «Пиздец тебе точно!» Все забегали, батюшка растерялся, огнетушителя нет нихуя. Дядя Влас вопил и матерился такими ужасными богохульствами, что святого отца даже затрясло, и он начал постоянно креститься. В конце концов «аляску» с дяди кое-как сорвали и швырнули в сторону. Все принялись успокаивать дядю Власа, как вдруг раздался новый крик: «Тетя Тоня горит!» Оказалось, что «аляска» пизданулась прямо в гроб на церковное покрывало, которое вспыхнуло с невероятной силой. Через какую-то секунду тетя Тоня полыхала, как набитый дровами мангал до загрузки шашлыков. Все стояли остолбенело и взирали на сие действо. «Как в Индии, харе рама, Кришну с Вишной, бля, упокой твою душу, Тонька»…- пробормотал какой-то усатый сослуживец дяди, чем-то похожий на таракана.


У тети Тони шевельнулась рука. Крючит-то как от огня, ебана… Я опять встретился на потолке с глазами, которые сказали мне: «Хуле стоишь, как дурак? Действуй, блеа !!!» Выход пришел молниеносно, Бог есть все-таки. Я подбежал к гробу и со всей своей слабосильной силы мастерски пизданул его прямо в стоящую рядом купель. Гроб довольно неустойчиво стоял на высокой конструкции, траектория полета вышла как надо, и цель была поражена с большой точностью. Батюшка стоял, ни жив, ни мертв. Все то, что происходило сегодня в храме, никак не укладывалось в его голове. Усопшая плавала в купели для крещения, накрытая гробом. Ни в какой семинарии такому не обучали. Что было делать дальше, никто не знал…


Батюшка тихо читал какую-то молитву и мелко крестился. И тут, вдруг из купели показалась рука. Не рука, а ручища. Я ее сразу узнал, благо неоднократно получал ею по еблу. Священника затрясло, он начал истово молиться во весь голос, вытянув впереди себя большой крест. Я как раз незадолго до этого смотрел про живых мертвецов и судорожно вспоминал, что там надо делать. Реальность ситуации не вызывала у меня сомнений и я стал озираться в поисках осиновых колов. Но современные храмы, видимо, слабо сейчас комплектуются. Не то, что раньше. Ни колов тебе, ни ружей с серебряными пулями, ни хуя толком. А одной иконой не повоюешь, правда, вот та тяжелая в золотой раме с каким-то мужиком с бородой ничо так… Показалась страшная голова, облепленная сажей, и, наконец, тетя Тоня предстала перед нами в купели во весь рост. В руке она крепко сжимала проходную молитву и пластмассовый крест. Я подумал, что сначала она вроде по законам жанра должна захавать батюшку, а потом уж всех остальных. Так что, время еще есть…


«Влааас!!! Какого хуя тут происходит? Ну-ка, блядь, иди сюда, заморыш! Я те щас дома устрою, бля!!! Ты чего, блядь, удумал-то, сиволапое говно, живой меня, сука, закопать хотел или, блядь, утопить сначала? А вы, хуле зенки вылупили, бля? Праздник окончен, все отправляются нахуй!!! Влааас!!! Дай руку, блядь, вылезти из вашего корыта! Кто меня сюда засунул, бля? Я уверена, что без этого пизденыша Жорки тут не обошлось!!! Да, дайте-же руку, блядь, кто-нибудь!!! Влаас!!!»- в этот самый момент я подобрался сзади и треснул, что есть дури тете Тоне иконой по башке. Икона выдержала, а тетя опять ебнулась в купель, но, тут же вынырнула и увидела меня. «Тыы!!?? Жорка, пиздец тебе, сучонок!!! Чтобы духу твоего у нас больше не было, бля, недоносок ты херов!!!»


Родственники и друзья молча ждали своей участи. Всех парализовало. До меня начало что-то доходить. Дядя Влас тоже, только сейчас понял, что его судьба на ближайшие лет пятнадцать решена и покорно поплелся, как баран на заклание. «Антонина?»- он изобразил радостно-удивленное ебло, чем-то похожее на артиста Ярмольника, но, тут же получил по нему увесистого леща. Дополнительных уточняющих вопросов со стороны дяди более не последовало, ситуация для него выкристаллизовалась до максимально предельной ясности. Пара выползла под руку из церкви и попиздовала домой. Дядя Влас напоминал Пятачка, которого за собой тащил на болото Винни-Пух то ли ебать, то ли за новым воздушным шариком. Кто знает…


Батюшка призвал всех обратиться к Господу за это чудесное воскрешенье из мертвых. Мы молились и крестились настолько искренне, что даже сам святой отец признал, что такой светлой службы у него не было никогда в жизни. Я посмотрел на потолок и, мне показалось, что в этих строгих глаза наверху проскочило некое подобие улыбки. «А то, бля! Знай наших, ебана! Ну и ты, тоже молоток, чисто сработал»,- сказали мне глаза. И стало мне на душе так, знаете ли, хорошо, так, блядь, лучезарно и радостно, что я сразу по выходу из храма решил направиться к ларьку – взять еще пару бутылочек «девятки»…


P.S. После этих событий я стал заглядывать в храм почаще, подружился с батюшкой, и всегда теперь оставлял бутылки с пивом под лавкой до окончания службы. Сколько бы я ни заглядывал в глаза на потолке, больше они мне ничего не говорили, а только смотрели строго и презрительно. Тетя Тоня меня простила за икону, а потом, когда узнала о моей роли в своем воскрешении, то всегда подкармливала вкусными пирожками.


© Timer

Геморрой

Геморрой, как он есть

Шел конец 2009 го года, был я молодой и красивый т.к. вернулся с загранплавания. За время пребывания на корыте образца пассажир 1965 года постройки совсем отвык я злоупотреблять алкоголем. Работа она да – сцуко злая. Запил и тебя сожрали с потрохами, выкинули нахуй в нищую Украину.
Но по старой и доброй традиции, при пересечении воздушной границы хуевознает где – Украина клапан открываеццо, что мама не горю. По стольку по скольку, пью я исключительно то, что горит – ибо не хуй водицой заливаццо, от неё только есть шанс обосаццо. В общем парень я горячий и если стартую, то мне на столько всё похуй, что я могу и спирт по вене пустить (шутко)
Про прошествии недели я обнаруживаю свою тушку усиленно срущуюся кровью в недры моего многоуважаемого, белоснежного, друга. При чем не однократно и весьма так обильно
- Шо за ёб твою мать и ну его нахуй ?
Первое, что похмельный рассудок мой родил – “Не, ну было раньше” кофеёк, тяжелая атлетика порой давали о себе знать - ”Но блять же не так!” Мне позавидовал бы сам маньяк Щекотило вырывающий анальный сфинктер в ванной комнате для последующей мастурбации с поеданием.
Попёрдывая от страха, одной рукой придерживая жопную рану, второй я судорожно черпал из гугла идеи и нформацию, о том, как победить злой недуг поселившийся у меня в сраке. И так вариантов было всего два. Первый – ложиться под нож и лошадиную дозу фантанила на операционный стол. И второй – с хитрожопым и неебически сложным названием малоинвазивные метод. Мне он почему-то напомнил антикоррозийный метод и по началу я отмел эту ебаллу на хуй. Далее принялся я штудировать рекламой пахнущие отзывы и пожелания счастливых пациентов с пробкой в жопе от кровотечения. Все бы оно хорошо, но по отзыву людей провести на больничке нужно около месяца в спектре ощущений – “Лежу, блять с зонтиком раскрытым в жопе!”. Перспектива месячного очкоиздевательства меня не прильщала и я смело двинул на малоинвазивный метод, который гарантировал мне панацею от болезни за 3 сеанса и 600 баксов. Мне предстоял поход к местному жопных дел мастеру, к которому я направился незамедлительно
Придя в средней паршивости частную клинику с замахом на еврокачество (судя, блять по ценам это да) У меня состоялся диалог с доком
- Геморрой или простата
- Геморрой мне, блять лет не 40 с хуем, как вы, уважаемый можете смекнуть своим докторским умишком.
Во блять, думаю, злоебучий эскулап счас меня опустит ещё на ловэ за лечение простаты, которой нет. Пидор думаю, но похуй. Ложусь в кресло в раскорячку, сам синий от страха. К слову я был уже подкованным малым на предмет залупных проблем, сдавал БАК посев (это когда в хуй тычут металлической спицей, неоднократно неистово дрочивши по пьяни прищемлял шкуру подзалупную змейкой от джинс и имел планы выебать бронзовый памятник морячке на Мор Вокзале. Но тут при виде его анноскопа я пришел в тихий ужас. Для счастливцев не знакомых с этим устройством поясняю – простая хуета, как видео регистратор в тачке, только заточенная для анальных путешествий.
И вот устроившись поудобней этот обладатель такой чудесной профессии вогнал мне в жопу по самое не хочу этот зловещий прибор. Устроился поудобней, развернул монитор в мою сторону и начал свою лекцию про геморроидальные узлы, микротрещины и кишки внутри свисающие как сопли. В тот момент я думал, что лучше б я не родился вообще и может нужно было под нож ложиться. Мне не привыкать авария в детстве и куча пластики давала о себе знать, да и перспектива лежать наколотым морфием и чуток потащиться за отдельную плату мне казалась намного перспективней чем вот так по живому со шлангом в жопе карячиться.
Вердикт этого монстра анального серфинга был таков. 3 процедуры смысл которых. Ахтунг ! Подрезания и ушивания прямой кишки или 12 перстной, мне было похуй, прямо там в жопе. Изрядно поразмыслив над смыслом бытия, в очередной раз пролетела вся моя жизнь перед глазами, но я гордо изрек – “Валяй док, токмо побыстрее, ибо лучше вонзить себе нож в пузо нежели терпеть такую хуйню”
Далее в мое очко плавно и методично, не без помощи вазелина влез этакий хуек со сквозным отверстием. Откуда-то появилась медсестра с неебическим прибором похожим на вакуумный увеличитель фаллоса, только для кишок. Это был пиздец. Далее на оконечность сего прибора была надета прокладка резиновая диаметром 2 мм. Так-же мне в очко методично зашли ножницы, на подобе парикмахер Ганнибал Лектор. Сказать, что я охуел – вообще ничего не сказать. Попробуй так повтыкать в свой зад, там для полного ажура не хватала только отбойного молотка и дрели.
Успел я только сказать – “А ёбанна в рот”, как прибор загудел и все прекратилось за пару минут. Анестезия в анусе работала хорошо, но не продолжительно. И я, пока ещё довольный двинул домой. Пидор этот забыл сказать, что болеть будет так, как будто тебе методично какой-то чёрт горячие угли в очко подкидывает. Анестезия жопная держит всего 4 часа, так что мой день приобрел характерный дробный порядок. Я неистово пихал в анус свечи находясь в баре, в кинотеатре и хуй его знает где. Лишь бы меня попустило.
А в переди предстояло ещё 2 процедуры. Ебись оно в рот. На последней не кайфовой хуйне я поинтересовался животрепещущим вопросом простатита, и просто был словестно переёбан лопатой этой суко док машиной.
- Да хуйня, лет в 35 заходи будешь, как новый !
После этого я твердо решил, как придет сроки – хуярить виагру пачками, но к этому славному офицеру медслужбы СС не ногой.
К слову гемор меня не беспокоит так жестоко, как ранее. Не даром сей изверг свой хлеб жрёт. Но все равно жалею. Может лучше было месяц с зонтом в жопе потуссоваться, супротив полутора с огненной лавой в очке.

© Йух да мне в ух , 22.06.2011

Что? Где? Когда?

Ведущий: итак, дамы и господа, мы разыгрываем решающий раунд финальной игры летней серии игр нашего клуба. Напоминаю, что счет равный: пять-пять. Тот, кто победит в решающем раунде получит главный приз – сову. Одиннадцатый раунд!
Звучит нечеловеческая музыка, крутится волчок, внутри которого розовая лошадка прыгает через барьеры. Инна Друзь по-детски застенчиво улыбается, глядя на лошадку.
Ведущий: против вас играет Семен Осадчий, олигарх из Запорожья, как он сам нескромно представился в письме. Внимание, черный ящик! Вопрос: ОНА веселит, когда грустно и одиноко. ОНА заставляет умиляться. ОНА – совершенство. Что находится в черном ящике? Время!
Блинов: версии, версии, версии давайте сцукованы…
Инна Друзь /монотонно бубнит, уставившись взглядом в одну точку/: чекушка, антенна, лампочка, труба, пуговица, рогатка, сперма, кастрюля, капуста, шайба…
Александр Друзь /злобно/: заткнись, дура!
Козлов: вопрос какой-то ебанутый, там все что угодно может быть!
Двинятин: /обхватил голову руками, мычит что-то нечленораздельное/
Поташев: может быть, точилка для карандашей?
Блинов: версии, версии, версии, бля…
Александр Друзь /поправляя очки в роговой оправе/: а что? Точилка мне нравится!
Инна Друзь /подпуская «шептуна»/: красиво, да…
Александр Друзь /зажимая нос, укоризненно/: Инна, ты же не дома!
Козлов: бля, кто набздел?
Поташев /закрывая лецо руками, малодушно отъезжает на кресле подальше от стола/: ебаныйтынахуйблять! Это кто ж так вонюче-то? Двинятин, ты?
Ведущий: итак, кто отвечает?
Блинов: на этот вопрос будет отвечать Федор Двинятин.
Двинятин /очнувшись, дико озирается по сторонам/: а? что?
Блинов /шепотом/: отвечай, давай, хули ты? На тебя вся надежда, бородач ебаный…
Двинятин /шепотом/: пидорасы…/громче/: Господин ведущий, не могли бы вы повторить вопрос?
Ведущий /злорадно/: ОНА веселит, когда грустно и одиноко. ОНА заставляет умиляться. ОНА – совершенство. Что находится в черном ящике? Если сейчас же не последует ответа, я засчитаю вам поражение…
Двинятин /выпучивая глоза/: в черном ящике находится ыжычла!
Ведущий /удивленно/: какая такая ыжычла?
Двинятин: обыкновенная, хуй ее знает какая…
Ведущий /после небольшой паузы/: ну что ж, ответ принят. Давайте посмотрим, что же на самом деле находится в этом долбанном черном ящике.
Мужик во фраке поднимает крышку и достает здоровенную живую жабу. Жаба громко квакает и смешно сучит лапами.
Двинятин /радостно/: камон! камон!
Все знатоки обнимаются, пожимают друг другу руки. Блинов, улыбаясь, по-дружески трепет Двинятина за бороду. В зале бурные аплодисменты, слышны крики «Браво!».
Ведущий: счет становится шесть-пять в пользу телезрителей…
Аплодисменты мгновенно стихают, в зале воцаряется зловещая тишина.
Козлов /лецо наливается кровью, сжимает кулаки/: я протестую, блеать!
Барщевский /из зала/: господин ведущий, ребята ответили на вопрос… Я не понимаю, почему вы…
Ведущий: господин Барщевский, ну почему вы такой пицдун?
Барщевский: главный пицдун у нас в клубе это вы! Вопрос поставлен некорректно, я требую переиграть раунд.
Ведущий: ну хорошо, хорошо. Остался последний вопрос. Против знатоков играет Анатолий Козюлин, инженер из Белгорода. Внимание, вопрос! Вунитас — это жанр живописи эпохи барокко, эдакий аллегорический натюрморт, призванный напомнить о скоротечности бытия и тщетности поиска удовольствий. Поэтому композиционным центром вунитас являлся ОНА. Назовите российский город, на гербе которого есть черные медведи и четыре рыбы, а ЕЕ нет. Время!
Козлов /шепотом/: это пиздец…
Блинов /хватается руками за голову/: бля… ну, сука, ну почему так?
Александр Друзь: ну с городом понятно, хуле, это Белгород и есть. Вреатли этот Козюлин знает герба других каких-то городов… Но что это за поебень?
Инна Друзь /нахмуривается, при этом ее мохнатые полумесяцы бровей сходятся вместе, и она становится похожа на укуренного таджикского мальчика/: жулятка?
Блинов: еще версии, версии, блять! Двинятин, не спи, сука /дергает его за бороду/.
Двинятин /обиженно отмахиваясь/: да думаю я, думаю…
Козлов: надо бы автору этого вопроса пиздюлей выписать, шоб знал, сученок!
Поташев /прикладывая платок к носу/: да что ж такое-то, а, блять?!
Александр Друзь /замахивается чтобы дать Инне подзатыльник/: да сколько можно?
Инна Друзь /уворачиваясь/: папа, это не я!
Козлов: простите, господа…
Блинов: версии, версии, хватит срать, суки! Давайте версии!
Ведущий: кто отвечает?
Блинов: отвечать будет Александр Друзь.
Александр Друзь: мы думаем, что город – это Белгород. А ОНА – это… катлета.
Ведущий: ваш ответ принят, а теперь внимание, правильный ответ! /через паузу/ Господа, как это не удивительно, но речь действительно идет о катлете, а город – Белгород!
Козлов /орет/: Аллилуйя, нахуй!!! /кидается к Друзю и порывисто целует его в усы/.
Гремит музыка, все обнимаются и целуются. В зале – бурная овация. Ведущий выходит в зал и торжественно вручает главный приз Блинову. Тот залезает на стол и, тряся пузом, совершает сложные движения всем телом, победоносно размахивая совой.
Ведущий: вот быдло! А наша передача окончена, до новых встреч, друзья!


© Мохнарылый мохнарыл

Следственный эксперимент

Объявление о собрании жильцов нашего подъезда не предвещало ничего хорошего. Тем более, время его проведения совпадало со временем в моём ежедневнике около двух коротких слов – «Ебля. Катя». Но, придётся жертвовать еблей, потому что в нашем подъезде кто-то яростно срал на коврики около дверей и мерзкого подлеца надо было вычислить обязательно.

И вот наступил этот день. Погода была чудесной, птицы по-весеннему щебетали, зазывая своих птичьих подруг на романтическую еблю, у меня дома всё-таки принимала душ Катя, а на коврике перед квартирой номер два на первом этаже остывала свеженасранная куча обычного человеческого говна. И как этот сраный Зорро только умудряется в контролируемом всеми соседями подъезде провернуть такую грязную операцию?

Около коврика стояли почти все соседи разглядывая кучу и пытаясь дедуктивным методом вычислить засранца.

- Господа! – взяла слово старшая по подъезду Клавдия Николаевна. Сука ещё та, учительница младших классов в пятом поколении. – Господа, однозначно это один из нас. Дверь у нас стоит металлическая с кодовым замком, незнакомым мы не открываем. Или открывал кто? Признайтесь? Кстати, Наталья Владимировна из пятнадцатой до сих пор деньги за дверь эту не сдала!

- И не сдам! Заебала ты уже меня доставать, овца тупая, говорила же, что квартиру снимаем - с хозяевами разговаривай! – незатейливо парировала наезд Наталья Владимировна.

- Господа! Вы это слышали? – Клавдия Николаевна взглядом начала искать помощь в зрительном зале. Но всем было похуй.

- Это мужское говно. Так что женщин исключить надо на этапе обсуждения. Так мы сузим круг подозреваемых. – смущаясь сказала Леночка, маленькая, щупленькая, в меру страшненькая, потому и одинокая, библиотекарша из шестой квартиры.

- Это ещё с какого хуя? – интеллигентно поинтересовался Петрович из четвёртой, отхлебнув мутной жидкости из пол-литровой пластиковой бутылки «Фанты» и отработанным движением руки выдернул из жопы врезавшиеся в неё треники.

- Ну, понимаете, каловые массы всегда были очень большого диаметра в срезе. Я все видела и однозначно могу утверждать, что они принадлежат одному человеку. Мужчине, судя по диаметру. – покраснев как ошпаренное в бане яйцо ответила Леночка.

- Деточка! Погляди на мой говнобак! – повернувшись жопой сказала хохотушка Люба из второй весом под два центнера. – Да я и потолще смогу! Баб не исключаем!

- Да это Семёновы из одиннадцатой! Только вчера видел с рынка кукурузу пёрли в вакуумной упаковке, сейчас ведь не сезон! Спалились, гандоны? – какой-то малознакомый мне бородатый хуй из пятой квартиры ехидно улыбался и тыкал пальцем в притаившуюся в говняшке кукурузную шкурку.

- Не было там кукурузинки! Этот пидор её туда незаметно подсунул, что бы нас подставить – это за то, что мы его затопили в том месяце, а денег не дали, потому что там даже побелка не пожелтела, а этот пидорас шерстяной десять тыщ залупил! – возмутился глава семейства Семёновых из девятой. – Ну-ка, сука, палец покажи нам!

Бородатый хуй попытался спрятать руки за спину, но Семёнов с реакцией быка, которого ущипнули за яйцо, прервал данный манёвр, развернул указательный палец и продемонстрировал всем соседям небольшое количество говна на нём. Челюсть бородача предательски хрустнула. Удар Семёнову поставили ещё в мусорской шараге.

- Господа, ну мы все же здесь приличные интеллигентные люди! Давайте вести себя достойно? – сказала Клавдия Николаевна.

После этих слов Петрович сделал смачный глоток своей «Фанты», звонко рыгнул и задорно пёрнул. Дискуссия продолжилась.

- Предлагаю провести следственный эксперимент. – Леночка очень любила читать детективы.

Пока народ обсуждал как грамотнее провести следственный эксперимент, я на секунду представил, как сейчас приду домой, завалю Танюху, всажу в неё хуй и отшлёпаю яйцами по жопе. От этих романтических мыслей хуй у меня привстал. Леночка заприметила это и залилась краской с новой силой.

- …срём тут и по очереди! Сначала мужики одновременно, потом – женщины! – уловил я только концовку монолога Семёнова.

Для чистоты эксперимента срать необходимо было всем одновременно, дабы исключить возможность подлога или обычного наебалова. Дом у нас ни разу не элитный, но и не «хрущёвка», лестничная площадка около девяти квадратных метров. На девятнадцать мужиков приходилось около полуметра срательного пространства. Женщины поднялись на этаж выше – ебанушки, хули, бабы есть бабы – вся вонь то вверх пойдёт! Каждому раздали по белоснежному листу формата А4, на которых мы вывели свои фамилии и разложили ровными рядами по площадке.

- Внимание! Приступили! – взял на себя командование Семёнов.

После этих слов девятнадцать взрослых мужиков стянули с себя портки и разместили сраки каждый над своим листочком. Стоя было комфортнее, присев же, каждый испытал лёгкий душевный, но больше физический дисбаланс. Плечом к плечу, ровными выверенными рядами началась мужская часть следственного эксперимента.

По-началу было тихо. Первые пару минут стояла гробовая тишина. Слышно было, как ебутся комары и как гудит электрическая лампочка в сто ват. Обычная, не та энергосберегающая паибень. Соседи настраивались. Пытались поймать то умиротворение и душевное равновесие, которое мы испытываем в обычном домашнем туалете. В родном. В своём. Но тут всё было иначе…

Первым взбзднул Петрович и легкое дуновение прошлось по ногам и оголённым сракам испытуемых. Не прошло и пары секунд, ударная волна вблизи пола прошлась от самого Семёнова. Эксперимент можно было считать открытым.

Нет такого слова в Великом и Могучем, что бы описать запах. Вонь? Нет. Вонь в общественных сортирах или в зассанных бомжами подворотнях. Зловоние? Нет. Зловоние это в Государственной Думе или в приёмных Единой России. Короче, воняло ниибаццо – это только половина отражения сути поднявшегося запаха. Глаза слезились, но процесс дефекации останавливать было нельзя. Лампочка предательски замерцала. Вонь, казалось, вскоре можно будет даже потрогать руками.

В этот момент в подъезд зашла Татьяна Сергеевна, уборщица нашего подъезда. Картина, представшая перед её взором, просто не укладывалась в мозгу этой утончённой натуры. Девятнадцать срущих мужиков разом на её чистых полах.

- Ёбананахуй!? – глаза Татьяны Сергеевны, правда, говорили даже больше, чем её рот.

В этот момент встал первый высравшийся, им стал Петрович, засунул в рот сигарету и чиркнул зажигалкой…

***

- Думаю, террористы. – глядя на развалины первого подъезда пятиэтажного дома сказал полковник ФСБ Тырченко своему заму и задумчиво затянулся. – Террористы-пидарасы. Судя по всему, женщин увели на верх, мужиков раздели, возможно, выебали, экспертиза покажет, и подорвали.

Полковник ФСБ Тырченко, как и министр обороны раньше торговал, только не мебелью, а салом на рынке. Просто хорошие связи дали ему попробовать себя в новой сфере.

В теории полковника непонятным оставалось только одно – стекающие кучи говна на близлежащих автомобилях и строениях. Если бы он решился их пересчитать, то их оказалось бы ровно девятнадцать…

©ваблом региццо

Смешные фашисты

Возле машины на стоянке стояли два смешных фашиста или нацианалиста, хуй их разбеешь, я в сортах говна не разбираюсь. Лет по восемнадцать, футболочки под имперский флаг, такие черно-желто-белые и дрыщи дрыщами. Блядь, я даже волноваться стал за скин-движуху, это ж с такими бойцами революции ни хуя не сделаешь. Ну какбэ накормить их не мешало бы, а то если я вдруг на них насцу случайно, то их обоих струей унесет по течению в Москву-реку, а там обогащенный плутоний и серная кислота.
Короче, пиздец какие смешные.
Стоят такие, мордочки прыщавые, ручки тоненькие, жопками на капот облокотились и беседуют полушепотом.
-Ну, ка - говорю- гитлерюгенд, сыбали на хуй от машины, охуели чтоли, дети геббельса?
Они подскочили, смотрят виновато, говорят:
-Извиняемся, мы ничего не сделали.
-Не хватало, чтобы еще сделали, я бы вас на свастике распял в позе бегущего египтянина- отвечаю, а потом дурака включаю- А чо это у вас футболки одинковые? Скауты чтоли?
-Нет- говорит тот, что повыше:- Это имперский флаг.
-Чозахуй такой?-интересуюсь.
Они интерес почувствовали:
-Это мы за Российскую Империю.[next]
-Ага! Вон оно что! Прикольно, блядь. То есть Туркестан с Грузией назад воевать будете?
-Не, мы за русских. Россия- отвечает тот, что пониже- для русских.
-Слы- улыбаюсь- Если Россия для русских, то какая же это на хуй империя? Хуйня это в пределах Московского, Владимирского и Новгородского княжества, а не империя.
-Это почему?- удивляются.
-Потому- отвечаю- Историю пиздуйте учить, долбоебы. За русских они. В армии-то служили? Вот вам мозги засрали идиотам.
-Никто нам не срал- взвизгнул который повыше- Вам что, нравится, когда тут чурки чувствуют хозяевами? Вы же русский!
-Хуй ты угадал- тут я уже ржу во всю- Во-первых, я нерусский. Во-вторых, если чурки тут хозяева, то вы сами и виноваты, так как вам даже на себя по хуй,в-третьих, мне чурки не мешают, во всяком случае то пьяное быдло, которое возле метро трется и в песочницах срет, вполне себе славянской наружности, может среди чурканов тоже есть быдлота, но в той же пропорции, что и среди русаков. Да и бухают они меньше. В-последних, я русских уважаю и люблю, но ни один мой русский друг не стал бы с вами, зародышами утконоса, на одном гектаре срать, и вообще, на хуй пошли.
Он аж закряхтели, кулачки сжали, но, вижу, сцут. Ну, сцут так сцут. Сел в машину и уехал.
Русь, матушка, хуле ж ты рожаешь на свет мутантов? Аборты иногда делай, что ли...

© amorales69

Ниндзя

Я кончил ей на лицо и проснулся.

Cунул руку в трусы — так и есть, липко. На соседней койке сопел Балерина. Я протянул руку, снял с дужки кровати его полотенце, хорошенько подтёрся и повесил назад. Балерина был женат и частенько развлекал меня рассказами о прелестях семейной жизни. О том, как чудесно драть жену раком перед трюмо, или как смешно иногда хлюпает влагалище. Ну а я был девственником, божьей коровкой, я свою залупу увидел впервые на призывной медкомиссии, и от этих разговоров у меня случались поллюции. Своё полотенце я хранил под подушкой. Нас было двое: два духа на всю роту. За день до моего приезда в часть весь мой призыв (кроме женатика Балерины) откомандировали в Чечню. Они были счастливы, когда уезжали отсюда. Периодически приходили извещения: тот ранен, этот пропал без вести. Одного убили. Духам везде было плохо. А мы с Балериной остались на хозяйстве. Мы пахали на всю роту. Подшивали кители, чистили сапоги, отмывали очки от блевотины и дерьма. Мы делали всю грязную работу. Нас набили так, что мы уже не чувствовали боли. Мало чего чувствовали. Мы вставали задолго до подъёма и первым делом отвязывали Бэтмена — опущенного и полностью деморализованного дембеля. Бэтмен был сомнамбулой и его привязывали на ночь к батарее, чтобы он не угнетал пацанов хождением по казарме. — Не так туго, ребята… — просил он нас шёпотом. Бэтмен сохранил остатки культуры, поскольку закончил агротехникум. Это его и сгубило, в конечном счёте. Зачем нужен агроном в ракетных войсках? Пока Бэтмен сидел у своей батареи и чесал то глаза, то яйца, мы с Балериной принимались за уборку и чистку сапог. Власть и духи в казарме были поделены между Магометом и его дагами с одной стороны, и Пфафенротом и его кодлой с другой. Тому предшествовали легендарные битвы. Я достался дагам.

- Это элитные войска, товарищи призывники – говорили нам в военкомате – это, без преувеличения, щит Родины. Отбор ребят тщательный и проходит через Москву.

«Отлично» — думал я тогда – «Тщательно отобранные ребята – что может быть лучше? Будет с кем поговорить о литературе». В первый же день мне выбили зуб. Произошло это в бане. У меня не было ни мочалки, ни мыла, я старался отмыть хотя бы руки – тёр их об стриженую голову. Получалось нечто вроде щётки.
— Душа, иди сюда – услышал я. Меня звал огромный уродливый кавказец. Он сидел на лавке, вытянув ноги. На вид ему было лет тридцать, хотя, как потом выяснилось, он был всего на год меня старше. Я подошёл. — Ты татарин? – спросил он меня. — Так точно! – ответил я. — Мудила, не «так точно», а «да» или «нет». — Да, татарин. — Почему ты не обрезан, татарин? Я растерялся. Эта горилла интересовалась моим членом. В уставе об этом ничего не было сказано. — Я просто рос в светской семье – начал объяснять я. Кавказец засмеялся: — И я рос в советской семье! Я улыбнулся и тут он без замаха, не меняя положения, неожиданно и резко ударил меня в челюсть. Я упал. Пол был холодный. Я поднялся и выплюнул на ладонь зуб. — Всё равно гнилой. – Сказал я. Кавказец встал. Я был ему по подбородок. — Магомет, не убивай его, это предпоследний дух, он нам ещё пригодится. – Раздался чей-то голос. Это были золотые слова. Они звучали как песня. — Брат, это дерзкий дух. — Он исправится, Магомет. – Из-за пара я не видел говорившего. — Как скажешь, брат. — Кавказец бросил мне мочалку – Потри мне спину, уёбок. Так мою дурость приняли за дерзость. Так я познакомился с Магометом. И так я познакомился с Пфафенротом. Пфафенрот был этническим немцем, невысоким заморышем с модной причёской — усы Отто Фон Бисмарка на лбу и бритый затылок. На лице у Пфафенрота застыла кукольная улыбка, а глаза были голубыми. Он знал часть хорошо, как свою тумбочку. Он проворачивал делишки с двумя-тремя прапорами. Приторговывал патронами. Иногда к КПП подъезжали новосибирские братки и Пфафенрот исчезал на всю ночь. На следующее утро Балерина прислуживал ему, страдающему от похмелья – выносил тазик с блевотой, смачивал лоб мокрым полотенцем, делал массаж. И это было лучше, чем проповеди Магомета. Зуб был лишь началом. В казарме Магомет подозвал меня к себе. Он лежал на койке, распаренный, сытый и перебирал чётки. Рот его был забит чем-то зелёным, и его речь была невнятной. — Скажи мне, татарин, ты кто будешь по жизни? — Человек. – Осторожно сказал я. — Э-э-э, какой ты человек? Я – человек. Я мусульманин, воин, мужчина. А вы, татары, не поймёшь кто. Вроде мусульмане, а русским хуй сосёте. Женитесь на русских. А ты даже не обрезан. Водку пьёте. – Тут он сплюнул зелёную слюну под койку. – Потом вытрешь. Он полез в карман кителя и вытащил небольшую фотографию. Он протянул её мне; на ней были запечатлены бородачи в камуфляже, сидящие на корточках. — Знаешь, кто в центре? – Спросил Магомет. — Нет. – Ответил я. Мне пришлось в очередной раз поразиться длине магометовских рук – не вставая, он ударил меня в лоб. — Запомни, уёбок, имя – Шамиль Басаев. Ты ещё о нём услышишь. А знаешь кто третий справа? Я не знал, что сказать. — Однополчанин? — Это мой двоюродный брат, Саид. Я уважительно похмыкал. Саид по части уродства значительно опережал своего кузена. «Хорошо, что он не за наших. Хорошо, что его здесь нет» — Подумал я. Магомет смотрел на меня, и его взгляд мне не нравился. — Скоро рамадан. – Сказал Магомет — К рамадану ты должен быть обрезан, или я тебя обрежу сам, по самые яйца. И не ебёт. А я и не знал, когда начнётся рамадан и с трудом представлял, что это вообще такое. Надеялся, что не человеческое жертвоприношение. Вскоре в казарме отключили воду, туалет заколотили. От нас с Балериной начало попахивать какими-то пельменями. Тайга вокруг казармы была загажена. Обрывки «Красной Звезды» трепетали на ветках. Воду добывали в разных местах: в котельной, в столовой. Кое-где под деревьями лежал снег, хотя на дворе было лето. Я умывался снегом. Для офицеров, впрочем, пригнали цистерну с водой. Она стояла под замком, у казармы. Однажды ночью я видел, как Пфафенрот, стоя в лунном свете, мочился в цистерну. На гражданке он промышлял квартирными кражами. Мы с Балериной стали водоносами. Мы носились с громадным бидоном от котельной к казарме. И обратно. И опять. И снова. Я терял силы, я терял рассудок. Какое-то время я не мог вспомнить своё имя. Да и зачем оно мне, в сущности? Я понимал, что опускаюсь. А Магомет, меж тем, не забывал обо мне и моём необрезанном члене, о нет. Я впал в отчаяние и решил искать защиты у Пфафенрота, предварительно переговорив с Бэтменом.

— А что такого? – сказал Бэтмен – Выстругаешь круглую деревяшку, вставишь её и лезвием отрежешь кожу по кругу. Потом смажешь зелёнкой и всё. — Ты-то откуда знаешь? – Спросил я. Бэтмен отвернулся. Я начал догадываться. Ох… — Постой, Паша, ты же русский? Как же это так? У Бэтмена навернулись слёзы на глаза. — Магомет в нарды проиграл. А меня дома подруга ждёт. Что я ей скажу?

Меня девушка не ждала. Но свой член я хотел оставить в целости. Иначе, я бы не простил себе этого никогда. Должны же остаться у человека хоть какие-то идеалы? Но что же делать? Я понял, что помощи ждать было неоткуда и приготовился к худшему. Но утром, после разговора с Бэтменом, я обнаружил в своём сапоге тридцатисантиметровый кусок арматуры. Один конец арматуры был остро заточен, другой замотан изолентой. «Будь, что будет» решил я, примотал арматуру портянкой и сунул ногу в сапог. В воскресенье, после подъёма, мы с Балериной заправляли койки, их было чуть менее сотни. По телевизору транслировали новости. Пфафенрот, прислонившись к стене, чистил ногти пилочкой, время от времени бросая взгляд на экран. Магомет стоял посередине казармы, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Он сосредоточенно смотрел выпуск. «Несмотря на наступивший священный для мусульман месяц рамадан…» Я вздрогнул. Затряслись руки. «Группа боевиков предприняла дерзкую вылазку…» Я проверил арматуру – на месте, родимая. «Ты мужик, ты мужик, МУЖИК» повторял я про себя, набивая подушки. «Ответным огнём боевики уничтожены, одно тело уже опознано – это один из подручных Басаева Саид Гаджиев. Слово полковнику Фахрутдинову…» Магомет медленно обернулся. В его глазах была боль. Каким-то чутьём я понял, что он потерял не только брата. Вот откуда повышенное внимание к гениталиям. Вот почему…
- ТАТАРИН!!! — заорал он – БЛЯДЬ ТАТАРСКАЯ!!! В три шага он настиг меня, взял за шиворот и потащил в сушилку. Дагестанцы пошли следом. Все трое. — Балерина, на фишку! — крикнул Магомет и втолкнул меня в сушилку. Дагестанцы расположились на подоконнике, Балерина стоял у входа и посматривал в дверную щель. Магомет достал из кармана складной нож и раскрыл его. Так страшно мне не было за всю свою тихую, ничем не примечательную жизнь маменькиного сыночка. — Доставай свой огрызок — сказал Магомет. Даги на подоконнике смотрели с предвкушением, Балерина кидал взгляды, полные любопытства. У Магомета был стояк – это было видно. Сушилка была наполнена похотью. — Не надо… — промямлил я. Магомет взял меня за горло и слегка сдавил. В глазах потемнело. Выхода не было. Я дотянулся до сапога вытащил арматуру и погрузил её в живот Магомета – по самую изоленту. — ОХ, БЛЯТЬ, АЛЛАХ, БЛЯТЬ!!! — заревел он и начал валиться назад. Растерявшиеся горцы приняли его на руки. Я бросился к выходу, предатель Балерина хотел меня задержать, но я ударил его головой об косяк и он сполз на пол. Распахнутую дверь казармы ножкой придерживал Пфафенрот. Он улыбался мне. Одобрительно. Я побежал к лесу. Я углубился в тайгу. Было свежо и сумрачно. Я бежал уже больше часа. Наконец я остановился и прислушался. Ни лая собак, ни воя сирены. Только сосны, довольно зловещие. Я заблудился, растворился среди деревьев. Забудьте про меня, пожалуйста. Я сел на землю и прислонился к стволу. «Вот и всё» — думал я – «Вот и всё, вот и всё, вот и всё». Вдруг где-то сбоку хрустнула ветка. Я вскочил и вгляделся в сумрак. Прячась за деревом, на меня смотрел оленёнок. Он увидел, что я его заметил, переступил тонкими ножками, и вышел из укрытия. Он изучал меня своими чёрными глазами, подрагивал хвостиком. Наконец он фыркнул, повернулся и не спеша удалился в лес. Я сел обратно на землю, не человек и не животное. Но кто? Я закатал рукав и достал из кармашка бритвенное лезвие «Спутник», почти новое. Тысячу лет назад, на другой планете, я видел в одном фильме, как старый мастер поучал своего ученика: «Если ниндзя чувствует, что приближающийся крах неотвратим – три поперечных разреза и один продольный».

Так я и сделал.


© Абдурахман Попов

Жопа

- Стас, я ухожу! Мне всё надоело!
Я даже не услышал в коридоре её шагов. Обычно жена стучится, прежде чем войти, а тут – распахнула дверь и прокаркала. Я вздрогнул, выпустил из руки хуй и сделал вид, что читаю с монитора. На самом деле на экране красовалась розовая женская жопа. Ну, да – я дрочил. А что такого? Мне же нужна разрядка. Всё произошло быстро, и Королёва выскользнула за дверь, даже не успев оценить пикантность ситуации. Не заметила. Королёва – это моя жена. Судя по её последней реплике – бывшая.
Мне не хотелось вставать из-за стола, но житейский опыт подсказывал – нужно что нибудь сделать. Я заправил в штаны недодроченный мускул и пошёл на шум хлопающего крыльями гардероба. Остановился в дверях спальни и хотел волнительно взъерошить волосы. Спохватился и принял позу «защитника в стенке», прикрывая ладонями оттопырившийся гульфик.
- Ты чо?
Единственная фраза, пришедшая на ум, прозвучала весьма кстати. Как бы предлагая супруге высказать все накопившиеся за пятнадцать лет «чо». Ну и понеслось. Перечислять не стану, так как половину не помню, а то, что отложилось в памяти, какое-то уж очень обидное. Для меня это всегда было лучше, чем спор. Стоишь себе, думаешь о чём-нибудь отвлечённом и слушаешь, слушаешь... И вроде бы о тебе говорят, но как-то совсем извне, из другого мира. Мира, в котором кипят борщи и страсти. Чувствуешь себя покойником, не иначе. С той разницей, что о них либо хорошо, а про меня можно и попакостнее. На этот раз отвлечься не получилось. Мешала не выключенная в кабинете розовая срака. А Королёва вот-вот рванёт туда; собирать шпильки и прочую дребедень. Ну да, по сути – двенадцать квадратов пафосно именуемых кабинетом – всего лишь ёмкость для хранения разной мелкой хуеты.
Я обозначил движение назад и на вопрос – «куда», ответил – «чайник поставлю». А сам быстренько просочился за дверь и некорректно погасил огузок. Зато быстро. Слушать «про меня» не хотелось и, я таки завернул на кухню, к чайнику. Но меня и там отыскали. Королёва вынесла вещи, чемодан, пару сумок и покрыла цветастым мотлохом кухонный уголок и стол. Она потом ещё долго преследовала меня со своими вещами по всей квартире, но видя, что аудитория проявляет рассеянное внимание, хлопнула дверью и ушла. Как мне показалось – навсегда.
На меня вдруг навалилась такая тишина… как в детстве, когда я заснул на опушке леса, рядом с нашей дачей. Суровые гномы охраняли мой покой. Птицы перекрикивались вполголоса.
Я протестировал пространство квартиры долгим звуком «а». Хотел проверить, будет ли эхо. Эхо где-то запнулось, и я громко пропел – «хуй на-а-а-а». Получилось здорово, но главное – мне за это ничего не было. И тут меня осенило – мне теперь ничего и ни за что не будет! И ни от кого, если конечно я снова не попадусь на эти дурацкие сюси-пуси. Мне теперь можно всё; я могу хранить на балконе зимнюю резину, могу дрочить при звуке «долби», могу насрать в углу ванной, а то и прямо посередине, могу… дальше фантазия меня не пускала. Мне стало стыдно, что в голову не пришла мысль – «могу наконец-то починить шланг в душевой». И не по чьей-то указке, а сам. САМ! Впрочем, мне этот шланг всегда был до фонаря. Подумаешь, свистит в сторону. Делов то…
Я вспомнил, что в холодильнике вторую неделю зимует бутылка Будвайзера, которую мне нельзя по причине некрасивой формы живота. Живот – мой бич. Королёва называет его «запасным парашютом». Плевать! Я вытащил бутылку из «белого безмолвия» и поглотил, как Баренцево море Рауля Амундсена. Мне стало совсем хорошо, но тут в замке нервно застрекотал ключ. Как механический комар в железной банке. Я слышал, как насекомое пару раз вываливалось из непослушных рук и падало на кафель площадки. Наконец дверь открылась.
- У меня денег нет. Дай тысячу, меня такси ждёт.
У меня была штука, и я дал. Молча. Но Королёва не унималась. Ей всё ещё хотелось выяснить. Что именно, я понимал с трудом.
- Ничего не хочешь мне сказать?
Я предательски рыгнул и разговор был окончен. Королёва назвала меня свиньёй, швырнула ключи на пол и вышла. Теперь уже навсегда.

Оставшись в одиночестве, я прошёлся по комнатам, наслаждаясь отсутствием быта. Мне пришла в голову мысль, что быт – скорее понятие социальное, нежели сотворённое матушкой природой. У неё-то как раз всё гармонично, пока индивидуум не начинает выстраивать все вещи в нужном порядке. Разложит, подправит и назовёт весь этот тошнотворный порядок обустроенным бытом. Стоит какому либо предмету покинуть своё место, всё… пиздец! Это уже быт неустроенный.
Я плюнул на ковёр и долго смотрел, как слюна загадочно пузыриться и тонет в щетине ворса. Можно, конечно, броситься за тряпкой или пылесосом, а можно просто наблюдать. Результат будет один.
Я прошёл в кабинет и безбоязненно включил жопу. На весь экран. Меня наполнило ощущением свободы. Но настроения не было, и я решил пройтись. Тем более, весна.

Гулял не долго. До лабаза с холодным пивом и обратно, как верёвкой привязанный. Пришла мысль зацепить по дороге «какую нибудь», да такие вопросы с кондачка не решаются. Странно, по молодости именно так и решалось всегда. Ну и хер с ним! Да и контингент, прямо скажем – не тот. Эта со мной вряд ли пойдёт, а та подвыпившая вобла мне и даром не нужна…
И тут я вспомнил, что когда то любил. Мы жили за полторы тысячи километров и добирались друг к другу монополистом-аэрофлотом. Это было задолго до обустроенного быта. Не было вообще никакого быта. И она не была тогда Королёвой. Она была Леночкой. У Леночки были красные босоножки и в тон им – обтягивающее короткое платье. Что было у меня, я не помню. Никогда не придавал значения тому, что на мне висело. Аэрофлот делал своё дело, а мы – забившись в пустующие и гулкие квартиры каких-то знакомых – делали своё. Причём, отдавались этому делу как в последний раз, как перед неминуемым инсультом. Но со временем опасность умереть от инсульта прошла, началась какая-то хроническая хуйня. Какие-то, блять, приступы стенокардии. Постоянная, щемящая боль… ишемическая, сука, болезнь.
Королёва всё чаще поворачивалась спиной ко мне и бурчала сквозь сон: – «Давай… только, чтоб я не проснулась». И я давал. Как будильник, из которого вынули батарейки. Вроде отсвечивает на тумбочке, а не будит. Вроде ебёт, а вроде и нет…
Потом замаячили какие-то левые тёлки. Потом вырос запасной парашют, и они потеряли ко мне интерес. Зато появился интернет и на экране замелькали самки в кружевной обёртке. Гладкие и блестящие как недозревшие помидоры. Несколько раз Королёва ловила меня за просмотром недопустимого и тыкала мордочкой, как нашкодившего кота. И смеялась… нет, не смеялась – иронично и презрительно кривила губы. Говорила, – «Как вшивый про баню». Дурацкая пословица. Вот мне интересно, а о чём ещё думать вшивому? О суфле? О кантате Шумана? И я в отместку перестал её слушать. Делал вид, что занят своими мыслями.

Продавщица полуношно пузырилась глазами, как глубоководная рыба.
- Какова?
- Что «какова»?
- Пива какова?
- Вон таво.
Тычу пальцем на полку холодильника за её спиной. Вот и поговорили. Выебнулась бы хоть… наорала. Типа – «Скажите конкретнее». Так ведь нет, развернулась и достала из холодильника именно то, что мне нужно… сука.
На обратном пути ткнулся в звонок к соседу. Палыч был дома и как всегда рад. Я его недолюбливал одно время, и на то была причина. Его аккуратно расставленный по полочкам быт служил красной тряпкой и постоянно реял перед моей мордой во время агитационных экзерсисов моей супруги. Краны у Палыча работали, столы не шатались, гвозди были забиты, а шурупы завинчены. И ссал он, скорее всего сидя, чтобы не забрызгать унитаз. Поэтому, как классовый враг я долгое время был холоден и непримирим. До того самого момента, пока не узнал, что от Палыча ушла жена. Ничто так не сглаживает классовую ненависть, как неудачи ближнего. Традиционная славянская догма сработала как швейцарские часы. Я подобрел, и мы стали иногда выпивать.
- Палыч, пиво будешь? От меня жена ушла.
- Пиво буду. Заходи.
Его даже не смутил тот факт, что в руке у меня была всего одна бутылка. Да и та, наполовину пустая. Скорее всего, он тоже почувствовал единение, обусловленное схожестью ситуации.
У хорошего хозяина всегда есть чем встретить гостя пришедшего с облизанной бутылкой пива. Мы выпили его водку, потом его коньяк. Потом уныло ели его еду. Мне на ночь нельзя, но я жрал. И поверьте, не от жадности. Просто хорошо было. А потом я окосел.
- Палыч, вот чо им надо?
- Хуй знает, Стас. Внимания, наверное.
Я даже не знал, что сказать. Я как то и не подумал об этом. Мне казалось, что предел их мечтаний – аккуратно забитые гвозди и ножницы, которые всегда на месте. Мне стало неуютно. Внимание, это уже выше моего разумения. Я почувствовал себя глупым и во мне снова взыграло классовое. Хотелось встать и плюнуть Палычу на макушку. Вместо этого я зачерпнул ложкой побольше винегрета и бросил ему в лицо. В общем, получилось смешно, но мы подрались.

Я вернулся в палаты и затосковал. Тишина словно в зимней бане. Можно услышать, как сверчки пердят. Выпил чаю и пошёл чинить в душевой шланг. Чинил, чинил… да и вывернул его к ебеням.
Звоню тёще. Естественно, трубку сняла Королёва.
- Лен, может того? Попробуем чо?
- Что попробуем?
- Я шланг починил… почти.
- Стасик, сейчас поздно уже… давай, завтра поговорим, хорошо?
- Хочу уделять тебе внимание.
- Что?
- Внимание уделять. Хочу…
- Давай завтра, Стасик.
- Ну, давай.

Завтра она приедет, и будет распаковывать вещи. Дом наполнится звуками и обустроенным бытом. Так уже было. И мне кажется, так будет всегда. А потом мы сядем на кухне и будем пить чай. А потом я получу пиздюлей за скрученный шланг.
Я поморщился. «Нужно будет успеть подрочить сегодня… когда ещё придётся вот так… в свободном состоянии».
Одного не могу понять. Им чо, действительно нужно внимание? Хуйня какая-то. Вот мне оно как в жопе заноза, внимание это. Меня бы в покое оставили… и слава богу.

©vpr

На измене

— Я ему отомщу! – Ершова вытерла слёзы, и с отвращением заглянула в пустую рюмку. – Щас выпью, и отомщу! Плесни мне двадцать капель. И себе десять. Ты по синьке дурная.

Я и по трезвому интеллектом никогда не блистала, если уж на то пошло. А если нет разницы, то зачем себя ограничивать? Разлила поровну. Выпили, не чокаясь. Закусили салатом из рукколы. Потому что мы дамы, а не говно какое. Диету соблюдаем.

Мстить было решено немедля. За Ершову, и за всех обманутых женщин планеты Земля. Тех женщин, которые вернувшись из командировки, обнаружили в своём доме с резным палисадом недавнее присутствие посторонних проституток. Недавнее присутствие посторонних проституток – оно ж бывает явным и неявным. Неявное – это если ты только месяц спустя находишь под ванной презерватив, и закатившуюся туда губную помаду Руби Роуз интенсивно малинового цвета. И тебя начинают терзать смутные сомнения: у посла медальон, у Шпака магнитофон. А явное присутствие – это явное присутствие: презерватив ты находишь у себя в кровати, помаду Руби Роуз на хую у мужа, а саму проститутку – выбривающей линию бикини твоей бритвой в твоей ванной. Тут, конечно, без двадцати капель не обойтись, факт.

- Потаскун и свиноёб! – плакала Юлька, вытирая кровавые потёки с кафеля в ванной. – Ничего святого в человеке не осталось! Ты только посмотри: моя маска для волос Селектив, двести грамм за пятьдесят евро – где она? Где? А вот она, вот! Открываем крышечку, и смотрим: что тут у нас? Масочка за пятьдесят евро? Залупа тут за рубль двадцать! Где масочка моя, а? С кого теперь спрашивать? Куда ж ты, сука страшная, все двести граммов дела? У тебя ж волос там отсилы сорок штук было! А я, главное, ещё как чувствовала: за волосы её таскаю и думаю: «Волосы-то, волосы-то чисто шёлк! Мяконькие, славные, прям как у меня после масочки за пятьдесят евро». И тут меня как током ударило, Лида. Я крышечку открываю, а там нихуя! Аж вылизано всё! Жрала она её что ли? Теперь мы этого уже никогда не узнаем.

Трупы проститутки и Юлькиного мужа самоутилизировались в неизвестном направлении после того как Ершова кинулась на кухню за свиноколом. А ведь до этого лежали тихо, и радовали Юльку отсутствием пульса и дыхания. Я хорошо понимала подругу. Мой недавний гражданский муж Миша, на которого я потратила два года жизни и десять кило живого веса, был так же утилизирован месяц тому назад. И примерно по такому же поводу. Осуждать Ершову я не имела права.
- Отомстим, Юля. – Я по-товарищески похлопала Ершову по плечу. – Отомстим, и унизим его достоинство. Растопчем как личность. Покроем позором его фамилию!
- То есть, ты считаешь, что фамилию Мундяну можно опозорить ещё больше? Да она ж сама по себе стыд и срам. – Юлька всхлипнула и нахмурилась: — А между тем, времени у нас в обрез. Нам нужно погладить парадные камзолы, начистить праздничные чешки, и нанести лёгкий летний макияж. Мы же дамы, а не бляди лысые. Мы изысканные леди. У нас есть достоинство и салат из рукколы. Мы умеем танцевать порочное мамбо с элементами уникальной хореографии. Это всегда производило впечатление на самцов. Ты готова превращать мужчин в рабов? А? Я не вижу ваших рук!

Через два часа мы с Ершовой были готовы превращать в рабов всех подряд. Натренированным взглядом доминирующих самок. Мы смотрели на мир уверенно и дерзко. Наш летний макияж был безупречен. Мы скушали бубль-гум со вкусом тройного ментола, и от этого наши глаза приобрели дополнительный объём и сексуальную увлажнённость.

Смеркалось. На улице кого-то били. Вдалеке слышались сирены милицейских машин. Из окна шестого этажа вылетела и просвистела над нашими головами пивная бутылка. Томный медведковский вечер распахнул нам навстречу свои объятия и обещал интересные приключения.
- Сейчас мы поедем в клуб «Коко», — Юлька загнула на руке палец. – Оттуда рванём в «Улетай», а после «Улетая» хорошо бы было посетить «Пять пятниц», но мы их не посетим. Потому что в «Улетае» у нас, как всегда, спиздят кошельки. Поэтому мстить мы будем в «Улетае». Агрессивно и изысканно. Поднимай паруса, каравелла. Славная выйдет охота.

Мы презрительно обошли осколки разбитой бутылки, посчитав ниже своего достоинства кричать в темноту: «Да вы охуели что ли, дискоболы синие?!», и направились к дороге, с намерением поймать там такси, которое отвезёт нас в мир неоновых огней и флюидов разврата. Юлька небрежно вскинула руку, демонстрируя полукилограммовый золотой браслет, и возле неё немедля остановился чёрный Мерседес, из окон которого неслась бравая песня «Ю тач май траля-ля».
- Девушки, вам куда? – Спросил кто-то из авто.
- В библиотеку имени Ленина. – Сурово ответила Ершова, и спрятала в карман руку с браслетом.
- Так нам по пути! – Обрадовался кто-то внутри Мерседеса, и сделал музыку потише. – Я тоже еду в библиотеку. Хочу почитать Пришвина.
- Лида, пойдём отсюда. – Юлька твёрдо взяла меня за руку, и потащила в противоположную сторону. – Запомни раз и навсегда: по ночам на чёрных Мерседесах ездят только чурки. Мерседес стопудово угнанный, а у чурок при себе всегда кинжалы и сабли. Нас сначала зарежут, а потом посадят за угон, как соучастниц. У тебя мужа нет, и у меня с сегодняшнего дня тоже. Кто нам будет в тюрьму карамельки приносить?
Мерседес дал задний ход, и очень быстро нас догнал.
- Девушки! – Некто за рулём был настойчив. – Давайте познакомимся и вместе поедем в библиотеку. Там сегодня можно выпить абсента и потанцевать под Руки Вверх.
- Точно чурки. – Юлька сильнее сжала мою руку, и ещё интенсивней поволокла меня по придорожным камням. – Руки Вверх, ага. «Чёрные глаза, умираю-умираю». А потом Лезгинка, Сулико, танец с саблями, и кинжалом в печень. Ну их нахуй, от греха.
Дверь Мерседеса распахнулась, и оттуда вылезла загипсованная нога. А за ногой вылез мужик. Ничо такой мужик, в принципе. Главное, на чурку не похож. А то, что он похож на Зюганова в молодости – на фоне мыслей о кинжалах даже не испугало.
- Девушки, — укоризненно крикнул мужик, и потряс гипсовой ногой, — я не могу за вами бегать, честное слово. Я инвалид. И просто хороший человек. Давайте дружить?
Я притормозила. С такой ногой он нас точно не догонит. Да и сабли, вроде, у него нет. И лицо доброе. Небось, и про Пришвина не наврал.
- Чо встала? – Прикрикнула на меня Юлька, взявшая уже солидный разгон. – На кой хуй нам калеки одноногие? Как я мстить-то буду? Чо мы, здоровых себе не найдём, с таким-то макияжем и браслетом? Буду я ещё свою сексуальность на мудаков растрачивать. Ты на его морду глянь: типичная деревенская харя. Поди, к соседу в огород полез, картохи на вечернее пюре напиздить, и в заячий капкан наступил. Других вариантов просто нет.
- А Мерседес откуда? – Я больше не разделяла Юлькиной паники. – Откуда у деревенской хари Мерседес?
- Да кто тебе сказал, что это Мерседес? – Юлька уже врала напропалую. – Мы с тобой литр на двоих уговорили. А ты, вон, и с бутылки пива продуктовую тележку из Ашана за Феррари примешь. Не Мерседес это! Не-Мер-Се-Дес!

А через пять минут мы уже сидели в салоне машины, и показывали водителю Вове кратчайший путь в клуб «Коко».
- Вот тут налево. – Размахивала браслетом Ершова. – А щас направо поворачивай. А теперь прямо. А почему тут на доме написано «Южное Бутово»? Ты куда нас завёз, диггер одноногий? Разворачивай бричку, нищеброд. Ну нихуя у мужика нету: ни ноги, ни навигатора, ни мозгов. Позорище.

К четырём часам утра я заподозрила, что Юльке просто нравится кататься на Мерседесе, и в «Коко» мы сегодня не доедем. Поэтому, увидев впереди неоновую вывеску «Диско-бар «Деревяшечка», заорала:
- Тормози тут! В жопу это «Коко», пойдём тратить твои наличные в Деревяшечке! Судя по названию, там можно выпить. Вкусно и много.
- Самогона из опилок много не выпьешь. – Презрительно высказалась Ершова, и покачала головой: — Стыд один с тобой. Разве ж изысканных дам может тянуть в заведение с названием Деревяшечка? Там наверняка дефлопе не подают, и метрдотели недостаточно вышколены. А я хочу выпить пунша и крюшона.
- Дай ей подсрачника, Вова. – Я уже открыла дверцу, и обернулась к водителю. – Не видишь: девушке плохо. Подсрачник и свежий воздух творят чудеса. Через пять минут Юля будет пить самогон из опилок, и закусывать консервированным шпинатом. Я-то знаю.

Спустя час Ершова надрывно орала в микрофон: «Шёл я лесом-камышом, встретил бабу голышом», Вова хлопал в ладоши, весело стучал в такт гипсовой ногой и костылём, а я танцевала кентачис, зажав зубами столовый нож. Про крюшон никто и не вспоминал.
- Господа, мы закрываемся. – Сзади подкрался официант и тревожно воззрился на мой нож. – Верните прибор на место и заплатите за битую посуду.
Я сплюнула нож в руку, и воздела над головой, в честь окончания пляски страсти. Юлька допела свою лебединую песню. У Вовы откололся кусок гипса с пятки. И все мы посмотрели на официанта.
Работник сферы обслуживания затрясся и метнулся в сторону. Мы счастливо засмеялись. Ершова наклонилась к моему уху, и жарко шепнула: «А Вовка ничо такой, да? С таким и отомстить не зазорно». Я посмотрела на Вовку Юлькиным взглядом, и согласилась, что он вполне себе ничо. Будь у меня муж-козёл и жажда отмщения – лучше варианта и не придумать. А что нога в гипсе – так это ерунда. Не хуй же у него в гипсе, в конце концов.
- Вольдемар, а поехали к тебе? – Ершова хлопнулась всем весом на пока ещё незагипсованное второе Вовкино колено, отогнула пальцем ворот его футболки, заглянула внутрь и добавила: — Но я ещё немножко не готова теребить твои мохнатые сисеньки. Ты оценил мою честность? Купи мне ещё шнапсу и сельдерея.
- Чего ей купить? – Вова растерянно посмотрел на меня.
- Красного вина и огурцов. – Я воткнула нож в столешницу, и хлопнула Вову по плечу: — А мне купи семечек и кроссворд Тёщин язык. Я на кухне у тебя посижу, пока вы Пришвина читать будете.
- Какого Пришвина?! — Вова явно хотел возразить, но я уже решительно встала и подняла за руку Ершову:
- А придётся, Вова. Придётся. Эта женщина тебя просто так не отпустит. Нужен откуп. И не вздумай оскорблять нас деньгами. Хотя, меня можно и оскорбить. А Юле нужны мохнатые сисеньки и интеллектуальное чтиво. Поедемте, гусар.

По пути мы заехали в супермаркет за шнапсом и сельдереем. Но в магазине Юля вспомнила о том, что она – изысканная дама, и загрузила тележку белужьей икрой, устрицами, и французским алкоголем, приговаривая: «А вот нехуй, нехуй на Мерседесах выёбываться. На Мерседес, значит, бабки есть, а на дефлопе нету? Где у нас тут дефлопе и как оно, блять, выглядит?»
Вова только крякнул.
- А может, ну её нахуй эту месть, а? – Тихо спросила меня Юлька, алчно глядя на котлету денег, из которой наш добрый друг отщипнул одну сотую часть, и заплатил по километровому кассовому чеку. – Может, мне замуж за него выйти?
- Ты сначала с предыдущим мужем разведись, скотина жадная. – Я вспылила. – У самой, вон, и муж, и Вова с икрой. А у меня нихуя и луку мешок. Я, может, тоже хочу замуж за Вову!
- Ишь ты, замуж за Вову она собралась! – Завопила Юлька. – Невеста тушоночная! Иди, и сама себе найди какого-нибудь Вову, а то дохуя вас таких, жадных до чужих мужиков!
- А кто вообще тебя к Вове в машину посадил, свинья ты старая! – Я перешла на ультразвук. – Кто орал: «Я туда не сяду, там чурки с кинжалами, и явственно пахнет потерей анального достоинства»?! Да если б не я, ты б щас шла домой из «Улетая» без денег, без паспорта, и с пыльным отпечатком ботинка сорок седьмого размера во всю жопу!
- А кто машину ловил?! – Ершова засучила рукава, и пододвинулась ко мне вплотную. – Кто красотой своей Вову ослепил? Из-за кого он вообще остановился?! На чей златой браслет позарился, а? А?!
- Девчонки, эй… — Слабо подал голос Вова, и тут же пожалел о своей инициативе.
- Пошёл нахуй, говно одноногое! – Заорала Ершова, и пнула Вову по гипсу.
- Иди в жопу, обрыган лысый! Лезет он тут, блять! Мордой своей козлиной! С мнениями своими, в хуй никому не тарахтевшими! – Я плюнула в сторону Вовы, и мы продолжили непринуждённую беседу:
- У меня зарплата шесть тыщ рублей! Я на пальто кожаное восьмой год коплю! А у тебя три шубы норковых! А завтра тебе твой мудак и четвёртую купит, чтоб простила! Мне Вова нужнее!
- Какие три шубы?! Всего одна, и та молью пожратая! И какое тебе пальто кожаное?! Телогрейка, валенки с галошами и гармонь трофейная через плечо! И шапка пыжиковая, чтоб в праздники выёбываться! Пальто ей! Кожаное! Ха!
- Да ты ж сроду с мужиками себя вести не умела! Один всю мебель в доме пропил, второй блядей домой таскает! Не умеешь ты мужиков в кулаке держать! Я-то Вову вышколю! У меня рука тяжёлая! Переебу ему пару раз гантелей промеж бровей, ногу вторую узлом завяжу, в глаза ему гляну и спрошу: «Что, Вова, блядовал? Кого на Мерседесе вчера катал, а? Кому устриц покупал и три банки горошка Бондюэль? Блядям, сука, покупал? Старым лысым блядям?» — и тупым лезвием ему по яйцам вжик-вжик… Вжик-вжик… Чтоб уважал жену свою, мразь такая! Вжик-вжик! Вжик-вжик!
- Хо-хо-хо! Лезвием тупым! Да кого ты напугаешь тупыми лезвиями? Уксусу ему в жопу влить через воронку – и всех делов! За ноги подвесить, и лить, лить, лить ему в сраку уксус яблочный, и жечь ему волосы на сиськах мохнатых, пока не расколется, сука, кого в Мерседесе по ночам катает, пидорас гипсовый!
Я набрала в грудь побольше воздуха, и случайно встретилась взглядом с кассиршей за Юлькиной спиной…

В третьем классе на уроке литературы нам читали рассказ о партизанах и фашистах. И показывали агитационные диафильмы: партизаны стреляют в фашистов, фашисты стреляют в партизан, партизаны добивают фашистов штыками, и последняя картинка: глаза фашиста, который однозначно обосрался. Там, в общем-то, даже непонятно что это фашист. Там одни глаза на весь периметр: огромные, полные животного страха и боли. Эти глаза потом лет пять мне в кошмарах снились. Поэтому я никогда их ни с чем не спутаю. И вот сейчас из-за Юлькиного плеча на меня смотрели те самые глаза. И крепко пахло говном.
- Юля, — я одним взглядом указала на кассиршу, — Юля, заткнись на секунду, и посмотри назад.
Ершова резко обернулась и тут же взвыла:
- А где Вова?!

А Вовы не было. Кассиршу о Вовином исчезновении можно было не спрашивать. Судя по её фашистским глазам, она ещё лет пять не сможет говорить. Поэтому бесполезно было лить ей в жопу уксус, и допытываться о том, куда делся наш славный парень Вова. Но чутьё мне подсказывало, что делся он куда-то явно навсегда. Оставив нам на память тележку с деликатесами и лёгкую грусть последней встречи.
- Нету Вовы. – Резюмировала я, и взялась за тележку. – Да и похуй на Вову, в общем-то. Тут икры килограмм. И устрицы.
- Да говно те устрицы, Лида. – Ершова тоже вцепилась в тележку, и с усилием толкнула её вперёд. – Устриц можно жрать только с сентября по апрель. Это я тебе как дама даме говорю. В мае устриц жрать моветон. Они слишком жирные, и от них случается понос. А вот горошек, к примеру, хорош круглый год. Тут, конечно, надо знать, где этот горошек выращивали…

Стеклянные двери супермаркета разъехались в стороны, выпуская меня, Ершову, и жирных устриц в утреннюю прохладу, и лёгкий майский ветер ещё с минуту доносил отзвуки Юлькиного голоса:
- … а пальто тебе кожаное купим завтра. Мой мудак щас проспится, и приползёт сегодня к вечеру: в зубах цветы, по карманам бабло рассовано. «Юлечка, прости, вот тебе денежка, купи колечко». А нахуя ж мне триста сорок восьмое колечко? Пальто тебе купим кожаное. Воротник чтоб с рыси. И шляпу обязательно. Потому что без шляпы, Лида, ты не дама, а хуйня…

В Москве наступило утро.



© Мама Стифлера

Свингеры

Свингеры: "Вобщем, тут из-за стремления к новым веяниям современности произошел один неприятный конфуз и полное смятение чувств и принципов. Но обо всем по порядку.

Человек я довольно прогрессивный, к технологиям всяким чувствительный, понимаю, что в век свершений и покорений полюсов нельзя отаваться бесхребетным мещанином старых патриархальных устоев.

К чему я это говорю? А вот к чему. Прочитал я тут в одной статье, что, мол, в передовых странах сегодня некоторые особенно продвинутые в плане современного ощущения действительности, люди, практикуют такое явление, как свинг.

Ну, мол, живут себе пары, супруги, в смысле. Год живут, пять, десять, а кто и все пятнадцать. Понятное дело, супружеская жизнь штука серьезная, тут вам, если вы человек порядочный, не до адюльтеров и измен.

Если начали любить себе человека, то будьте добры, любите его на здоровье, и нечего на других смотреть,а уж тем более за всякие органы хватать. Но так-то оно так, однако, по исследоваиям всяких врачей и зарубежных психологов, половые влечения к одной и той же особе у людей притупляются, инстинкты не срабатывают, что вызывает всяческое разочарование и семейные сцены с разделом детей и имущества.

Вот тут, как оказалось, и пришел на помощь так называемый свинг. То бишь, вы договариваетесь с такой же парой супругов, у которых в наличии схожие проблемы с половой радостью, встречаетесь и занимаетесь интимными соитиями вместе, как бы меняясь партнерами. Не на долго, конечно.
[next]
Тут с одной стороны в наличии разврат, на первый взгляд. Но если приглядеться, если вы человек прогрессивный, а не какой-нибудь монтер или водитель троллейбуса, то поймете, что изменой тут и не пахнет. Ибо все действие происходит в присутствии второго супруга, с его согласия, посему какой же это разврат и неверность?

Ну, вот, я прикинул, так сказать, ситуацию на себя. Все сходится. С супругой моей, Клавдией Ивановной, мы почитай уже тринадцать лет в браке. Ну, спим вместе, конечно, но не так ярко и отчетливо, как это было на первом году совместной жизни.

Раньше у нее голова болела реже, а я уставал не так часто. Моложе были, что ли.

А что если, думаю, и нам попробовать этот самый свинг?

Ну, я супруге за ужином свой план и изложил.

Она раскраснелась, запричитала:

-Тьфу- говорит- На тебя, скотина! Ты что это такое надумал? Совсем мозги потерял?

-Во-первых- отвечаю- Ты, сука такая, меня скотиной не называй. Мы люди интеллигентные, поэтому, падла, соответствуй. Во-вторых, ничего такого тут нет. Если ты было и деревенская колхозница, то так и скажи, и нечего тут плевать.

Вижу, успокоилась немного, тут я ей и статейку подсовываю, на, мол, читай. Если и дальше хочешь интиму раз в месяц, ради всех святых, продолжай в том же духе. А вот если хочешь идти в ногу со временем и быть женщиной современной, то соглашайся, Клава, дорогая и не гунди.

Короче, через неделю уговорил.

Стали думать, кого на свинг приглашать. Зеленецкие не подходят, пожилые больно и потасканные. Степановы тоже, не поймут в виду пролетарского происхождения и отсутствия высшего образования. Куперманы могли бы, да только они на лето в Кимры уехали, Юлдусовы вроде ничего, но Клаве их глава семейства не по вкусу, уж больно волосат. Иванченко я сам отверг, потому что женская половина у них малопрезентабельна. А я еще начинающий и не такой современный, чтобы свингвать со всеми подряд.

Одним словом, среди знакомых, никого подходящего не нашлось.

Три дня голову ломали. И тут пришла ко мне ниальная мысль дать объявление в газете.

Позвонил и дал, так, мол и так. Немного молодая интересная пара из мужчины и женщины познакомиться для свинга и последующей дружбы с аналогичной парой. Звонить после обеда. И телефон.

На следующий день позвонили.

Сначала некто, представившийся Николаем Панкратьевичем и полчаса рассказывающий о том, что для выращивания свиней пара не обязательно, что он вполне справляется один и может продать нам свинку-другую. Напрасно я ему объяснял, что имели мы в виду несколько другое, пришлось пообещать перезвонить на следующей неделе, только после этого он положил трубку.

Следующий звонок был более удачным. Пара, Евгений и Тамара, примерно наши ровесники, люди, судя по всему образованные и потому интеллигентные и прогрессивные.

Договорились на завтрашний вечер.


Ну, Клава моя к парикмахеру сходила, белье сатиновое дела, между прочим, новое. Я тоже причесался и на брюках стрелочки отгладил. Сидим, ждем.
Наконец, приходят. Он лысоватый такой и худющий, представился Петром Людвиговичем. Она брюнеточка, тоже худая, как жердь, под стать мужу, зовут Нина Павловна. Разулись, прошли у комнату, на диван сели, сидят, с нами знакомятся.
Петр Людвигович сразу заявил, чтобы Клавдия его Петей звала. Нина его в бок локтем двинула и покраснела отчего-то. Он на нее покосился и тоже покраснел. Клавдия моя, смотрю, тоже пунцовая на кресле сидит.
-Это у нас -говорю- так ничего и не получится. Что ж вы все краснеете, как на приеме у уролога? Мы тут свингом собрались заниматься или на профсоюзное собрание?
-Точно- откликается Людвигович- Надо бы как-то разрядить обстановку. Давайте-ка, все разденемся хотя бы до исподнего, чтобы как-то друг к дружке привыкнуть.
Клавка моя краснеть перестала и заявляет:
-Это как это раздеться? Так сразу что ли? Да я даже перед собственным мужем раздеваюсь в полумраке, а тут, можно сказать чужие люди и электрическое освещение, я так не могу и согласиться на обнажение никак не согласна.
А Нина в такт ее словам головой кивает и краснеть ни на минуту не перестает.
-Ладно-отвечаю- Электроосвещение дело поправимое.
Подхожу и свет выключаю. А для убедительности еще и шторы задергиваю. В комнате не то, чтобы полумрак, полный мрак воцарился. Темнота, как в преисподней. Стало как-то тихо и таинственно.
Посидели в темноте минут пять, тут уже Людвигович не выдерживает:
-Давайте- заявляет- раздеваться, что ли. Темно вроде и не видно ни хрена.
Все в ответ молчат, вроде как соглашаются.
Ну, раз такое дело, я брюки с себя снял, рубашку стянул. Остался, так сказать, в нижнем белье, как мать родила. В майке, трусах и носках. Носки, думаю, в свинге не важны,пусть себе. Подумал немного, майку тоже снял. Трусы хотел, но подумал, что успеется, должен же быть некоторый элемент таинственности.
Разделся, значит, сел на край дивана, сижу, жду что дальше будет.
А Людвигович из мрака спрашивает:
-Ну, что, все разделись?
Опять вроде все как молчат и соглашаются.
Посидели еще несколько минут. Тут уже я соскучился и говорю:
-Ну, что ж вы, граждане? Мы так до сути и не доберемся, вы как хотите, а пора бы и к делу приступать.
И Людвигович из темноты:
-Да уж, пора бы.
Через минуту понимаю, что инициативу пора самому проявлять, иначе мы так до Дня железнодорожника тут сидеть будем. И двигаюсь в левую сторону, где по моему разумению должна сидеть Нина Павловна. Рукой сбоку от себя шарю, пока не нащупал ее худой бок. Она сначала отпрянула от прикосновения, а потом, вроде даже по направлению ко мне двигаться стала, пока мы не уселись с ней бок о бок. Ну, думаю, тут главное не останавливаться, синг, так свинг. И рукой ее как бы приобнимаю, чувствуя, что сверху у нее какое-то бельишко, вроде кобинации или ночной сорочки.
Нагибаюсь, целую в плечико и шепчу в ухо:
-Что ж вы, Ниночка, не до конца обнажились? Неужто и в темноте стесняетесь?
Тут она как отпрянет от меня, прямо, как фурия, и как закричит:
- Какая такая я вам Ниночка? Я Петр Людвигович, тьфу ты, какое омерзение с мужчиной обниматься, пускай и в полной темноте!
У меня аж горло пересохло от неприятных ощущений.
-Как хотите- говорю- А я свет включаю, это ж в темноте что угодно произойти может, даже такие фатальные ошибки, когда мужчина мужчину в плечо поцеловал! Ужас какой-то и безобразие!
Рукой выключатель на стене нашарил и включил.
Пожмурился от неожиданного света и вижу, это что же такое?
Мы с Людвиговичем сидим в белье, причем тот даже майку не снял, а Клавдия моя вместе с его Ниной, так сказать, при полном обмундировании, даже пуговиц на кофтах не расстегнули. Я от возмущения прямо дар речи потерял.
-Как же это так? Что -то какой-то хреновый свинг у нас получается.Что происходит, граждане? Мы так не продвинемся никуда? Это что за безответсвенное отношение к свингу? Ведете себя, как пещерные люди, отказываясь раздеваться и способствовать прогрессу!
Петр Людвигович со мной целиком и постью соглашается, поддакивает и плюется от возмущения.
Тут Клавдия моя не выдерживает:
-Вы, Петр Людвигович плеваться перестаньте, между прочим, тут вам не цирк и не театр какой-нибудь. У нас, между прочим, паркет. И я за вами ваши плевки мыть не нанималась. Вон пусть твоя кикимора теперь нам полы моет.
Тут Нина Павловна встрепенулась:
- Ты- говорит- Сама на себя посмотри, чучело, отъела задницу по два центнера полужопие и еще меня кикиморой называешь, сучка?
Тут Клавдия окончательно завелась:
-Ты на кого вафельницу открыла, каракатица? Я сейчас из тебя душу выну и ею полы у нас сама вымою с хлоркой! А ну пошла вон отсюда, пока я тебя тут не похоронила!
Нина Павловна, вроде как этого и ждала:
-Подумаешь- говорит- Тоже мне, интеллигенты! Мы думали вы приличные люди, а вы быдло и рвань сельская! Пошли, Петюня отсюда, найдем людей посимпатичнее и пообразованнее этих шаромыжников.
Людвигович давай судорожно вещи на себя натягивать и уходить торопиться.
-Как же так- говорю- Граждане, это какое-то недоразумение получается, что за скандалы на ровном месте? Петр Людвигович, а как же свинг, прогресс, передовые технологии,в конце концов? Что вы, как дети, неприлично ругаетесь?
Людвигович штаны застегивает и пыхтит:
-Да я-то что? Это Ниночка, мы же в двадцать четвертый раз пытаемся приобщиться к европейской культуре, и каждый раз одно и тоже. Никак с ней не получается. Уж не знаю, что и делать.
Клавдия моя не унимается:
- Валите, валите отсюда, хамы трамвайные, ни культуры, н воспитания, взяли моду плевать на паркетное покрытие! Пошли отсюда, не задерживайте занятых людей, у нас, может планы и неотложные дела, а вы тут толпитесь в помещении и мешаете их осуществлению!
Нина Павловна в ответ ее хабалкой обозвала, взяла мужа под руку и они удалились из нашей жилплощади по своему месту прописки или еще куда, уж и не знаю.
Я, конечно, Клавдию отчитал за учиненный беспорядок и недопонимание, но понял одно, не готов еще наш человек к свершением всемирного прогресса, мелковат и старомоден. Жаль, конечно. Но до Европы нам далеко с таким мировоззрением. Одним словом, есть о чем задуматься и над чем работать, граждане.



© amorales69"

Проститутка

"Выскакиваю из кафе на Вольскую.
За мной мелкими шажками Наташка.

– Ну чего ты? Ну? Ну ты же сам… Ну, чего ты обижаешься?

Наташка едва не падает на обледеневшем тротуаре.
Высокая, в расстегнутой дубленке, в белом парике – вызывающе яркая и большая.

– Ну а чего ты меня тогда расспрашивал? А? Тебя не поймешь… Ну, подожди…

Я разворачиваюсь.

– Слушай…

Меня вновь захлестывает, я срываю с неё парик, бросаю на мостовую.

– Пиздец! Пиздец, какое это дерьмо! Пиздец!

Наташка без парика сразу превращается в студентку.
Прилизанная головка, пучок на затылке, открытое веселое лицо.
Наташка, как ни в чем не бывало, поднимает свои «волосы», стряхивает с них снег. Её не проймешь. Круглая мордаха вновь ухмыляется, глаза, с высоты её роста, смотрят на меня сверху вниз взглядом загулявшей дочери.

– Ну чего ты так взбесился? Ну хорошо… Ну не буду больше рассказывать…
– Да уж… Нет… Ты если…

Я запутался.
Наташка проститутка. Я расспрашивал её о клиентах, о том, что она чувствует. Пытался что-то понять. Как они всё это через себя? Сравнивают ли? Оценивают ли? Как унижение и зависимость превращается в удовольствие и превосходство? Как? Да и, если честно, всё это чертовски меня возбуждало. Я словно в одночасье становился несколькими, многими, десятком мужиков на все вкусы и калибры. Ну и соответственно внимал всем видам женского вожделения. И вот, сидим в кафе, рядом кампания крепких стриженых самцов, Наташка наклоняется ко мне, и говорит:
– Смотри. Эти. Всю жопу мне разорвали. В бане… Особенно вон тот…
[next]
Почти сразу я вышел.
Не мог оставаться. Я был растоптан. Раздавлен и размазан под ногами всех мужчин, сидящих в этом кафе. Из меня как будто вынули силу. Вот эти парни. Изнасиловали и посадили в садок. И мы теперь с Наташкой… Подружки. «Вон тот» - показываем друг другу пальчиком… И я вижу в тех бритых развязных людях - мужчин. Вижу так, как это видит женщина.

– Слушай, – тычу я в Наташку. – Сука! Я тебе что? Шлюха-подружка? Ты мне это зачем? Ты, ты…

Мне кажется она знала, что потом будет. Да я уверен, что знала… А иначе откуда эта снисходительность, терпение, покорность? Она цокала за мной со своей всегдашней ухмылкой до самой Чернышевского. Спокойно смотрела мне в спину, а когда я оборачивался, шкодливо лыбилась, как ребенок. Она знала, что мы сейчас придем, и я буду возвращать в себе мужчину.

* * *
Когда мы познакомились, я жил ещё в Затоне. Была ещё машина. Зимним вечером я катился по Московской, и из-под голубых елей вышла на дорогу девушка. Театральная площадь, Ленин, ели эти позади него голубым официозом – тут никогда никто не стоял – и вот из-под заснеженных лап осторожно так выныривает Наташка. Так она всегда и работала. В одиночку, в самых неожиданных местах. Она говорила, – А я парики меняю. Ни один черт меня не узнает, - и звонко смеялась. Необыкновенная была хохотушка. Выше меня на голову, щекастая, губастая она запрокидывалась в смехе, как богиня безмятежности и счастья. Подле неё было очень легко… Когда я продал машину, появились деньги (что в общем-то и дало мне возможность привязать к себе Наташку) я пустился на поиски нового жилья. Она оказалась рядом. Сидела со мной у риелторов, смотрела квартиры, а между делами, тащила меня во все окрестные кабаки. В сауну как-то заволокла. В этот жилищный мой междусменок она просто вытрясывала меня, как заезжего купца-иностранца. Но вот, когда выяснилось, что придется провести пару дней в пустом, не отапливаемом доме, без света, без дивана, без постельного белья, в настоящем бараке с единственно работающей газовой плитой, почему-то не ушла. Двое суток мы укрывались её дубленкой. Лежали на полу в полной темноте под шум бешено горящих конфорок. Ну пили что-то, разумеется. Но главное, что всё это мое бессмысленно-горькое трущобное прозябание то и дело оглашалось её жизнерадостным хохотом.

Но это прошло.
У меня диван, соседи, даже девушка появилась. Настя, актриса Энгельского театра оперетты. Уныло меркантильная особа - «Ты что, не можешь меня угостить?» или « Ну и пошли нынче мужчины»…. В общем, Бог с ней пока. Наташка никуда не исчезла, а повадилась приходить по ночам. Частенько теперь она вваливается ко мне в комнату расхристанная, пьяная и веселая…

– Как ты тут, поэт, художник, музыкант? Скучал по мне?
– Ты чего-то подзаебала, Наташ. Ты ко мне выспаться что-ли ходишь?

Она обдает комнату уличным морозом.
На щеках румянец, пунцовые губы расползаются в улыбке. Коленка выглядывает из дубленки, а глянцевый сапожок подворачивается в щиколотке. Видно, что Наташка устала и хочет спать.

– Ой. Ну опять ты завел эту шарманку.. Ну чего ты хочешь? Ну?

У нас теперь другая история.
Уже давно я не трачу на неё ни копейки. Я убедил её в том, что деньги у меня катастрофически кончаются и что мне едва хватает на жилье и еду. Наши отношения изменились. И я, признаться, думал, что теперь мое положение более выгодно. Но вот что оказалось…

Я снимаю штаны и киваю.

– А ты не знаешь? Когда же наконец я получу то, что не получает никто?

Наташка удивительным образом сохранила эту способность - она всегда ехидно улыбается при виде члена. Сейчас она устало машет ладошкой, но всё же подходит и становиться на колени.

– А может, выпьем, а? И поспим? Котик!
– Нет уж, радость моя, давай, давай…

Едва она касается меня, как тут же начинает давиться в приступе смеха.
– Ой, я не могу! Меня сейчас малолетки мурыжили. Сколько их там, этих пипок… Тут, там, висят стоят… Кошмар! И главное не поймешь, где чей… Ой извини… Сейчас…

Продолжает, но никак не может успокоиться. Держит перед собой член и хохочет.
– И они такие… Ну, малолетки… Вжик-вжик… Как эти… Кролики… Я уползла просто… Может, поспим, котик, а? Или давай выпьем? У меня в сумоч…

Я прерываю её пощечиной. Ещё одной. Ещё. Парик набок… Волоку к стене, сапоги гремят, разъезжаются, она вся, как загнанная лошадь, углами. Я набиваю её рот до рвотного рефлекса, до стона, до слез…

– Паскудина какая, блять… Мразь… Спать сюда приходишь? Хуй тебе в глотку!

Наташка давиться, лицо её опухает, но когда ей все таки удается отстранится она продолжает хохотать, – Чего ты делаешь? Придурок… Ай бля… Но я спать хочу… Ну давай потом…

Я прекращаю её избивать. Она сопливится, сморкается, вытирается…
Исподлобья смотрит на меня снизу вверх, и щелчком бьет по кончику члена.

– Бздынь! Ну чего ты? Успокоился? Давай выпьем…


* * *
Однажды она так завалилась, когда я был не один.

Тут надо бы вернуться к Насте, актрисе Энгельского театра оперетты. Денег она из меня выжимала похлеще моей веселой проститутки, с той лишь разницей, что делалось это как-то угрюмо настойчиво, с несуразным апломбом, под разные экзальтированные закидоны, и удовольствия не приносило. Настя жаловалась, стонала, трещала как солома про интриги и несыгранные роли. Я обыкновенно тлел и дымил. И конечно платил. И всё это исключительно ради того, чтобы в очередной раз, у себя на диване, обнять её хрупкую фигурку. К слову сказать, Настя и тут не могла обойтись без артистических всплесков. Едва я к ней притрагивался, она выгибалась дугой. Дико, судорожно, и закатив глаза. Это выглядело, как эпистотонус при столбняке. Мне хотелось бежать за скорой помощью.

Ну, так вот, в полумраке моей просторной залы, под струящееся из радио ангельское пение Риты Штрайх, я обнимаю Настю и, только-только она встает на мостик и пускает слюну, раздается грохот и в комнату вваливается Наташка…

- А! Спариваемся? Ну, ну… Встречайте гостей.

Как-то упустил я из виду возможность такого визита.
Что моя, что входная двери часто не закрывались и вот…

– Подъем, любовнички… Познакомь с девушкой-то. Э, куда, куда?

Актриса моя выпархивает из-под одеяла, как куропатка из-под снега.
С трясущимся лицом и стеклянными глазами молниеносно одевается и убегает.

– Куда вы, девушка? А я хотела к вам присоединиться. Чего это она такая у тебя пугливая?
– Ты чего приперлась? Ты совсем ебнулась, Наташ? Ты чего как к себе домой пилишься?
– Не, ну нормально. Я ему жрачку несу, а он недоволен.
– Какую жрачку? Ты бухая, что ли?
– Ты же говорил, что у тебя деньги кончились. Вот я и затарилась. Хватит на время.

В руках у Наташки действительно два огромных пакета со всякой снедью.


* * *
Последняя наша встреча происходит в кафетерии.
Старинный такой советский кафетерий, рядом с моим домом на Чернышевского – кованые решетки, под потолком застывший вентилятор, кофе в граненых стаканах. В зале сумрачно, ложечки гулко звенят. Напротив Наташка. Кажется, она решила во что-то поиграть. Парик черный, сама на редкость серьезна.

– У меня к тебе предложение.
– Я не буду твоим сутенером.
– Ты не шути. Я тут дядечку одного нашла. Вызывает меня иногда. Прикипел. Так вот там бабла...
– О! Да ты Наташ мозги-то пропила совсем. Ты выставить его хочешь что ли?
Наташка оживляется. На пухлое её лицо ужимками пробивается смешливость.
– Квартира на Космонавтов, дом где-то в Дубках, за границей дворцы. Там просто в буфете можно столько найти… Ты чего? Боишься? Да он такой, знаешь, пожилой толстячок, забавный правда такой… В подтяжках…

Наташка прыснула.
Я вижу, как при слове «забавный», она снова вываливает свое сексуальное ехидство.
Я начинаю закипать.

– Пиздец, какая ты дура, Наташ. Просто пиздец…
– Да чего такое-то? Мы могли бы уехать куда-нибудь. Отдохнули бы, а котик?
– Хуётик… Что ты себе придумала? А, ладно… Чего с тобой говорить?

Наташка откидывается на стуле, отворачивается и закусывает губу.

– Да пошел ты!

Распахнутая дубленка мощно ниспадает на пол.
Грудь вздымается. Наташка смотрит в пустоту, и глаза её блестят.
Я раздражено встаю, срываю с неё парик, и вбиваю его в стол…

– Ну и пошел я…

Выбегаю на улицу. Наташка остается.
Такая наша последняя встреча…


* * *

Напомнила Наташка о себе только однажды и вот в каком виде…
У меня в комнате, как я говорил, из мебели только диван. Пустые стены, которые я всячески украшал, в том числе и разными дурацкими рисунками. Да там много кто чего писал. На этих вопиющих пустых поверхностях так и хотелось что-нибудь накалякать. Так вот, где-то спустя месяц я обнаружил на обоях незамеченный мной рисунок. Сердечко пронзенное стрелой. И под ним надпись: «Я тебя люблю. Наташа».

©Имиш000"

Шелкопряды

Шелкопряды: "Сидел я недавно ночью дома и шарился по разным уютным жэжэшечкам, где всякие люди справляют духовную нужду и злоупотребляют систематической окололитературной мастурбацией, короче. Тут хуяк – звонок. Кто это, думаю, в такую кромешную рань беспокоит?
– Алё?
– Дядя Гоша у аппарата! – слышу бодрый такой, сильно трезвый голос. – Лёха, я тутовых шелкопрядов купил! Ну, почти купил. Спиздил. Теперь вот буду обогащаться, шелк продавать. Но они пока окуклятся, сожрут здесь всё нахуй, термиты ебучие. Помоги! У меня уже руки отнимаются. Надо веток с листьями нарезать.

Вот же ж блядство, думаю. Сиделось дома так хорошо, а с дядей Гошей всегда в какую-нибудь халэпу встрянешь. Я к физическому труду с прохладцей отношусь, да и шелкопряды мне его нужны, как икона папуасу. Но утром собрался, в машину прыгнул и на дачу к алкашу предприимчивому попиздовал. Когда уже в деревню въезжал, на обочине увидел крепенькую такую девицу с бензопилой наперевес. Притормозил.
– Работаешь?
– Ну.
– Скока?
– Минет, классика, дрова?
– Хуясе, ассортимент. Мне вообще-то веток напилить надо.
– Десять долларов в час. Виноград могу ещё подрезать недорого.
– Ебать тебя в бензопилу, чего за дрова так дорого?
– А ты бензин видал почём? К тому же, ручная работа.
– Ну, минет твой, поди, тоже ручная работа. Почем, кстати?
– Двадцатка.
– Корма что ли тоже подорожали? А если двух зайцев одним хуем убьём?
– В смысле?
– Сиськи отвисли. Гыгы…В жопу дашь?
– Не.
– Ладно… А давай так – и дров напилим, и поебемся. В общем, днем по хозяйству похлопочешь, а вечером прокачу тебя на волосатом дрындулетике пару раз, а потом обратно привезу. Сотка за все труды.
– Деньги вперёд, – подозрительно быстро согласилась она и в багажник пилу загружать полезла. По дороге познакомились, и она попросила называть её Клеопатрой.

Дядя Гоша обрадовался мне, как родному.
– А я вот помощницу привез, – показал я на сидящую в машине Клеопатру. – Пилит, сапает, подрезает, бреет и глотает. Всё оплачено.
– Это кто? Блядь? – неожиданно разволновался дядя Гоша.
– Ну, не совсем. Это – блядь-дровосек. С мотором.
– Нахуй отсюда!
– Да ладно. Веток напилит, огород вскопает, потом переночуем с ней по разику, да и домой отвезу.
– Пусть копает, конечно, но в моем доме предаваться разврату не позволю. В курятнике пусть спит.
– Но её же куры обосрут!
– Похуй! В курятник! – никогда я не видел, чтоб он так лютовал.

Дядя Гоша проститутками брезговал. Как потом мне поведал сам брезгун, это у него ниибаца психологическая травма детства. Была у них во дворе одна конченая Лена с погонялом Трындычиха. Бегала вместе с пацанами, в войнушки играла и все время что-то сука верещала своим пиздопротивным голоском от кастрированного телепузика. И как-то раз, в пылу сражения дядя Гоша догонял своего врага, типа немца, и настиг его в подвале. Смотрит, стоит на трубе этот двенадцатилетний фашист с деревянным автоматиком, важный такой, как Борман, и стручок свой в рот Трындычихе-Космодемьянской суёт, пытает типа. А эта начинающая активистка куртизанско-партизанского движения причмокивает во всю, но, где штаб, не выдаёт, сосёт и помалкивает. Заткнутую таким интересным способом дворовую пиздунью Гоша тогда увидел впервые и немножко ахуел.

И хотя сосала Трындычиха бескорыстно, за идею и больше из любопытства, вскоре по двору поползли слухи. Батя сделал юному Гошану внушение, дескать, заруби ты на своём распрекрасном хую: Леночка – малолетняя блядь и проститутка, и ты с ней не водись, а то огребешь по жопе шлангом от стиралки. К тому времени, во дворе все поодиночке и целыми пионерскими отрядами уже насовали Лене полный рот писюнов, и хуепыжик Гоша тоже соблазнился. Но был застукан отцом за гаражами, после чего получил таких суровых пролетарских пиздюлей, что не мог сидеть неделю. Тягу к блядям отбили шлангом уже в зародыше.

В общем, Клёпе фронт огородных работ обрисовали, а сами пить сели. Дядя Гоша достал бутылку самогона с привкусом карамельки. При каждом глотке этот шмурдяк просился обратно, и я на первой сотке сошел с дистанции. Дядя Гоша, осиливший пузырь в одно жало, показывал мне отвратительных личинок и гундел:
– По наклонной пойдешь, паря. Неприятности от блядей одни. Вот ты сейчас это грязное порося выебешь, а потом дедушку своего мертвого съешь, – по какой логической цепочке он в своих заиндевелых мозгах связал два этих действа, я в душе не ебу. Заодно просветил, что шелкопряды хуйню разную, типа колючек от акации не жрут, а предпочитают растения семейства тутовых. И не топчат всё подряд – кору там, корни и прочие сучки, а хавают сплошной центряк – сочные зелененькие листики и богатые железом плоды шелковицы. За которыми мы и пойдем, когда стемнеет.

Ближе к вечеру, смотрю, дядя Гоша на тихий час в дом пошел, да и Клёпа умаялась, пора уже и ебсти. Тихо, на цыпочках, чтоб щепетильный хозяин не спалил, прокрались на.кухню. Расположились на сундучке, я снял с неё трусы и прихуел. В нос шибанула оглушительная вонь дунайской селёдки пряного посола – упрела пиздорыбица моя в полную масть. Вспомнил, что где-то рядом было ржавое ведро с питьевой водой, возле которого стояла литровая кружка. Набрал полную и заставил Клёпу свой вонюче-дремучий рыбколхоз подмыть. Жница урожаев на ниве хуестраданий побулькалась децл, проворчала: «Заебали эти чистоплюи» и встала в ракообразную позицию. Запахло мокрой, но грязной жопой. Пришлось повторить водные процедуры из той же посуды, после которых всё же осталось легкое амбре свежего навоза и кислых подмышек.

И только я пристроился к умытой снизу колхознице, в комнате послышался грохот, будто кто-то пизданулся с кровати, а потом встал, пошел, споткнулся о какую-то невидимую хуйню, типа маленькой табуретки, и уронился нахуй еще раз. Этим «кто-то» оказался дядя Гоша, больше некому было. Дико матерясь в темноте, он побрел на кухню и двинул прямиком к ведру, залить горящие после карамельного сэма трубы. Пошарил возле ведра, нащупал кружечку, в которой плавали лобковые волоски, гавняные катышки и прочий полезный для организма сифилис, и, жадно глотая, выпил до дна. Я в это время старался не дышать и, притаившись, зажимал Клёпе рот рукой.

– Бля, это чё за рассол? – спросил вслух дядя Гоша сам себя. – От огурцов остался что ли? Так… Где этот хорёк похотливый шароебица? Пора в сад идти. Лёхааа! – гаркнул он над самым моим ухом, так что я чуть не опидорел. Расшатанная нервная система чувствительной деревенской путаны не выдержала, и Клёпка громко бзданула. Надо было ей ещё и пальцем жопу заткнуть, но кто ж знал?
– Фуууу, йобана в рот, кто здесь? – дядя Гоша как-то неожиданно резко включил свет и увидел меня на сундучке и побледневшую от страха, только что пёрнувшую сраку.
– От куррррва! Такая молодая, а набздела, как Баба-Яга. Не жопа, а ялтинский лук, сука, аж слёзы потекли! На хуй пшла из домика!
– А кто пилить будет? – вступился я. Дядя Гоша сообразил, что без пилы будет трудновато, и поостыл:
– Ладно, собирайтесь, пора выходить.

Недалеко от дачного поселка вовсю шелестел шелковичный сад. По дороге дядя Гоша поведал, что сад не охраняется, разве что изредка наведывается селекционер-маразматик Фёдор Фёдорович Барсуков, по кличке Фэфэ или просто Барсук, у которого, в общем-то, дядя Гоша и одолжился личинками. Фэфэ караулил не сад, он хотел изловить шелкопрядных воров, которые по его логике должны были явиться сюда.

Забрели поглубже, и только Клёпа начала пилить, дядя Гоша крикнул: «Шухер!». Мы отбежали чуток от спиленных веток и полезли прятаться на деревья. Я с путаной и бензопилой на одно, дядя Гоша на соседнее. Тут я увидел, что к месту пиления подбежал человек и в руках у него отнюдь не собственный хуй, а натурально берданка. Барсук (а это оказался он) приседал и заглядывал между рядами, собираясь шмальнуть. Он долго бегал кругами, а потом, видно, затаился. Притихли и мы.

Так мы просидели неподвижно минут двадцать, и мне такие птичьи посиделки порядком остопиздели. Чуть выше спиной ко мне на ветке нахохлилась гигантской недоёбанной синичкой Клёпа, в обнимку с пилой, и я подумал, что хорошо бы ей присунуть. Клёпе, в смысле. Я до этого, честно говоря, по шелковицам особо не ебался. Так – прислонял любительниц флоры к абрикосе там и или черешне, было дело, но на ветки никого не затаскивал: жучков всяких на яйцах не люблю, да и наебнуца можно.

– Давай, – шепчу, – в Тарзана поиграем, – протянул руку к белеющей в листве жопе и начал легонько её поглаживать.
– Совсем ахуел что ли? – напуганная Клёпа только ёрзаньем по ветке и смогла запротестовать: руки-то бензопилой заняты.
– Тихо ты, не дёргайся, – я задрал платьице и принялся мять беззащитную пизду. Птичка моя продажная от такого экстрима неожиданно возбудилась и придвинулась ближе. Я надел гандон, подтянулся выше и потихоньку начал ебать сзади свою нихуя не прекрасную Джейн. Через минут десять минут от такой гимнастики шелковица предательски тряслась, и с соседнего дерева змеем шипел дядя Гоша: «Тише, тише, суки!»

И вдруг в самый разгар птицеебли рядом с нами прогремел выстрел:
– Дадащь, блять! – я чуть не обосрался от неожиданности.
– А ну, слазь, давай! – смотрю, ФэФэ с ружьём из сумрака вынырнул, под деревом стоит и нос свой сизый, как залупа бородатой свиньи, не в свое дело суёт. – Вы кто?
– Шелкопряды, бля. Не видно что ли?
– Ох, ёбтвою, а чё вы здесь делаете? – причудливую фигуру из меня, Клёпы и бензопилы разглядел.
– Размножаемся. Иди, не мешай.
Барсук ни ахуеть, ни возмутиться не успел: ловкий, как каратист Лев Дуров в фильме «Не бойся, я с тобой», дядя Гоша бесшумно подкрался сзади и как переибал с оттяжечкой дубиной по хребту:
– Ннннааа, сссссука! Получай, хуй барсучий!

Барсук рухнул на землю, и я подумал, что добряк Дуров такой неспортивный метод нихуя бы не одобрил. Проткнул бы пальцем Барсука и пиздец. Мы спустились с дерева и ударили по съебатору в разные стороны. С дядей Гошей, сжимающим обеими руками трофейное ружьё, мы встретились возле дачи. А Клёпа, сучка, так и потерялась со своей пилой, до конца не отработав.

Утром, похмеляясь пивком, дядя Гоша, внезапно охладевший к шелкопрядам, и, строя охотничьи планы, спросил:
– Лёх, а ты не знаешь, откуда у нас рассол прокисший взялся? Ночью выпил, до сих пор во рту привкус неприятный.
– Не, не знаю, – спиздел я и отвернулся в окно, чтоб не было видно мою лыбящуюся харю.
А оставшихся голодными шелкопрядов через неделю пьяный в гавнидло дядя Гоша сварил и сожрал под пивко, вместо креветок. Рассказывал потом, что вкусные они, особенно с чесночком…

© mobilshark"